— Это, — Сыма Цзян пожал плечами. — Это голый красивый девка. Замерзший девка. Целовальный девка. Моя больше ничего не знать.

— Тьфу ты! Да я ж не о ней.

Бурцев поднял автомат фон Берберга. Направил ствол на сладкую парочку, рявкнул по-польски:

— Ядвига, отойди-ка в сторонку!

И девушка, и ее кавалер с железным горшком на голове повернулись. Ядвига, взвизгнув, отскочила. Тайный рыцарь попятился. Бурцев снова перешел на татарский:

— Я о рыцаре говорю, Сыма Цзян. Что это за мразь такая?

— Почему мразя, Васлав? Это не мразя. Это хорошая человека. Пана Освальда Добжиньская.

— Освальд? Пан Освальд Добжиньский?!

Бурцев чуть не сел в снег. Пан Освальд снял шлем.

— Я это, я, Вацлав! Убери, пожалуйста, свой громомет с невидимыми стрелами.

Он убрал.

— Ты?! Но как?! Почему?! И откуда у тебя кинжал с орлом? И кольцо с черепом?!

— Трофеи, — коротко ответил добжинец.

От дальнейшей беседы их отвлекли. Ядвига…

— Бедный, бедный мальчик! — громко сокрушалась она над телом Вольфганга фон Барнхельма.

Казалось, девушка вот-вот зарыдает. Благородный Освальд вмиг позабыл о Бурцеве: добжиньский пан уже спешил к расстроенной даме — утешать. Бывшая шпионка Германа фон Балке, не стесняясь свидетелей, поцеловала убитого в холодные губы. Ну, теперь рейнский рыцарь точно будет счастлив на небесах.

Бурцеву вспомнилась Аделаида. Тоскливо-претоскливо защемило в груди. А станет ли в случае чего его супруга надрывать сердце у смертного ложа мужа, как эта непостоянная и неразборчивая в чувствах постельная разведчица тевтонского ланд-мейстера? Вряд ли. Теперь — вряд ли.

— Жаль хлопца, — Освальд со шлемом в руках встал подле Ядвиги. — Славный паренек, хоть и немец. Но ты ему ничем не поможешь.

Девушка подняла на добжиньца влажные глаза. Горе ее было искренним, однако непродолжительным: слезы уже высыхали. Ядвига слишком сильно любила жизнь, чтобы долго оставаться верной мертвому воздыхателю.

— Была его дамой сердца? — понимающе кивнул Освальд. — Должен признать, у бедняги Вольфганга недурственный вкус. Совсем недурственный.