Представление об огне как о космическом начале и важнейшей природной стихии плавно переходило в увязывание со свойствами огня состояний и характеристик самого человека. Представление об огне в народном миросозерцании всегда предполагало сексуально-эротический подтекст: любовная страсть наделялась огненным смыслом, а понятия «любовь» и «огонь» сближались. Отсюда все известные устоявшиеся обороты, которые в старину (да и не только в старину) отнюдь не воспринимались исключительно как поэтические эпитеты, а выступали как существенные аспекты духовной жизни и мира человеческих чувств: «огонь желания»; «пожар любви»; «огонь в глазах, сердце, крови»; «пожар в душе»; «вспыльчивость»; «пылкость»; завершение жизни (смерть) истолковывается по аналогии с огнем — «угасание». А. А. Потебня выводит из понятий «огонь», «жечь», «гореть», «печь» целую группу понятий, связанных с жизнью и человеческими чувствами: «поживать», «пожирать», «жажда», «жадность», «желание», «желанный», «жалость», «печаль», «горе», «горечь», «гнев».[159]

Но в обряде обретения «живого огня» закодирован еще один важный мифологический смысл, раскрывающий суть древнейших миропредставлений. Считалось, что огонь побеждал смерть подобно тому, как он побеждал мрак. В первобытном мировоззрении понятия смерти и мрака (ночи) практически были идентичны. Это отразилось в древнерусских однокоренных словах: «мор» (смерть) и «морок» (мрак, ночь). Слово «морока», имеющее в наше время лишь один смысл — «затяжное, хлопотное дело, канитель», еще в прошлом веке сохраняло первозданное значение «мрак» (см.: «Толковый словарь живого великорусского языка» Владимира Даля). В подобном же обличии соответствующая лексическая основа предстает и в других языках индоевропейской группы: от санскритского m-ara — «смерть», а также «убивающий», «уничтожающий» (в буддийской мифологии Мара — божество, персонифицирующее зло и все, что приводит к смерти живые существа) — до французского «кошмар». В конечном счете санскритское m-ara восходит к общеиндоевропейской и доиндоевропейской корневой основе mr, входящей в наименование священной вселенской горы Меру (о чем подробно говорилось в 1-й части).

В славянской мифологии смерть была воплощена в образах Богини Морены (Марены, Мараны) (рис. 102) (о ней также речь уже шла выше) и множестве злокозненных духов, порожденных ночью под общим именем «мары» (или «моры» — один из них всем известная русская кикимора). Морена играла исключительно важную роль в языческом мировоззрении и сложившихся на его основе ритуалах и празднествах. Это связано с вселенским обличием смерти (как ее понимали наши предки). Смерть отдельного человека — странное, но в общем-то частное дело. Гораздо значительней смертное начало в Природе: смерть света, Солнца, дня и наступление ночи; смерть животворных времен года — весны, лета, осени — и наступление зимы. Морена как раз и олицетворяла такое всеобщее умирание в природе. Но она не могла выступать в роли необратимой судьбины, ибо на смену ночи всегда приходит новый день, всегда всходило Солнце, а после холодной зимы опять наступает весна. Морена — воплощение смерти, сама такой смерти избегнуть не могла.

Считалось также, что смерть Смерти (Морены) можно было ускорить с помощью огня и света и в конечном счете победить. Люди всегда старались участвовать в этой космической битве жизни и смерти, света и тьмы, добра и зла. Древние магические обряды, сопровождавшие народные праздники, — лучшее тому свидетельство. Один из самых древних, красочных и сохранившийся в основных чертах доныне праздник Ивана Купалы еще сравнительно недавно сопровождался изготовлением соломенного наряженного чучела, которое так и нарекалось — Мореною. Морена сжигалась в священных купальских кострах, через которые обязаны были перескочить все участники купальского праздника. Чем выше прыжок (чем ближе к небесно-космическим высотам), тем действеннее сила огня, передаваемая человеку и оберегающая его от смерти, болезни, нечистой силы и прочих напастей. В ряде областей Морена заменялась деревом Марины, вокруг которого совершались купальские обряды. То, что пугающее и не для всех знакомое имя Морены переиначивалось на более знакомую Марину, в порядке вещей. Но при этом Марина не утрачивала своей злокозненной и смертоносной сущности, о чем, кстати, свидетельствуют былина о Добрыне Никитиче и злой девке Маринке (ранее бывшей, скорее всего, Мореною).

Иванов день — праздник огня и Солнца. Июль — макушка лета — в старину именовался кресник (по имени огня — Крес). Сам же праздник Ивана Купалы посвящен летнему солнцевороту, когда Солнечное Колесо-Коло, достигнув высшей точки на небе, начинает «обратный путь». По сути своей это — праздник космический, ибо связан с астрологическими закономерностями — движением Земли и Солнца, обуславливающих в конечном счете смену времен года.

Астрально-космическое содержание купальских обрядов обусловлено также и тем, что огонь священных костров необходимо было получить животворящим способом, то есть путем магического приобщения к солнечно-космической энергии, а сами костры предпочтительно было разжигать на возвышенностях, горах или курганах, то есть как можно более приближенно к миру небесному. По свидетельству очевидцев, купальские огни, зажигаемые в Иванову ночь на Карпатах и Судетах в Польше и Чехии, представляют великолепное и торжественное зрелище на пространстве в несколько сот верст.[160]

Христианство приспособилось к древнейшему языческому празднику, связав его с именем Иоанна Крестителя (отсюда Иванов день). Однако второе имя — Купало (рис. 103) — никакого отношения к христианству не имеет. В имени Купало — два пласта: более поздний, связанный с водной стихией и словом «купать(ся)», и более древний, первичный, связанный с огненно-световой стихией и словом «купава», что означает «белый (цветок)», а «белый» в древнерусском представлении — синоним света.

В восточноевропейских средневековых документах, относящихся к запретам празднования Иванова (Янова) дня у чехов и словаков есть прямые указания на то, что почитание огня и костров неотделимо от культа общеславянского бога Световита (Свановита),[161] о котором уже говорилось.

С Мореною-смертью, с Мореною-мороком (ночью) связаны и светлые солнечные праздники встречи Весны. Здесь ненавистнице жизни также уготавливается сжигание. В весенних календарных обрядах Морена выступает еще в одном своем смертоносном обличии — в виде зимы, мороза. Древнерусская форма слова «мороз» — «мразъ», от него более широкое понятие — «мразь» — не только в смысле «мерзости» — слово того же корня — но и в смысле природно-погодной характеристики (ср. «изморозь», «моросить»). Сжигание Морены в виде соломенного чучела происходило и на Масленицу. Древние языческие корни этого буйного и веселого праздника не только в огненном действе, но и в массовом поедании блинов, символизировавших Солнце: тем самым кажный человек как бы приобщает себя к солярной природе, часть которой он просто-таки физическим образом растворял в себе. Во время огненных действ существовал также обычай (неповсеместный) катать зажженные колеса, которые также символизировали горящее Солнце.

Соломенные и деревянные чучела, олицетворяющие древних славянорусских Богов, сжигались и в процессе других народных праздников. К наиболее известным относятся праздники Костромы (женское воплощение плодородия) и Ярилы (мужское воплощение плодородия). Оба праздника связаны с весенним пробуждением, летней победой Солнца и света над зимним холодом и мраком, с животворящими процессами в природе. Как и в купальских празднествах, огонь играет здесь центральную роль. Имя Кострома вроде бы само указывает на свое происхождение — Костровая (мать?), хотя в самом обряде чучело Костромы чаще всего топится в реке или разрывается на части.

Итак, космическая сущность огня в представлении народа была связана с его неотделимостью от света и Солнца, молнии и звезд. Огонь — источник тепла, которое помогает победить зиму и знаменует приход весны и лета. Но тепло как неотъемлемый атрибут огня — одновременно и животворящая сила (без тепла и семя не прорастает, и птенцы из яиц не появляются). В огненном горниле плавился металл, обжигались посуда и кирпичи. Огонь очищал от болезней и порчи. И главное, огонь — помощник в выпечке хлеба и приготовлении пищи. Эта жизненно важная функция огня тесно переплеталась с его космической предопределенностью в форме вечности. «Вечный огонь» столь же древнее понятие, как и сам человек разумный. Помимо священнодействия и магического обряда — получения «живого огня» существовала строго соблюдаемая традиция поддерживать и сохранять огонь — в пещере, в очаге, в печи. Это таинственное качество воспреемственности и непрерывного возрождения порождало представление о бессмертии самого огня, о его вечности. Субстанция огня представлялась неуничтожимой, одной и той же на фоне постоянно меняющейся природы. Огонь и вечность стали синонимичными понятиями. А вечность — это лик Космоса.

Есть в преданиях русской старины еще один загадочный световой образ, имеющий явно космическую причастность — Бел-горюч камень. Первоначальный смысл слова «Бел-горюч» — сияюще-горящий или светоогненный. Но огненносветовой природой не ограничиваются особенности этого чудо-камня, он еще и средоточие всех сил небесных (читай — космических, тем более что в одном из вариантов Голубиной книги так и сказано: он связан со всей Вселенной). В Голубиной книге, как и в других источниках, Бел-горюч камень имеет собственное имя — Алатырь и назван отцом всех камней:

Народ хорошо знал об этом неземном всесилии огненного Бел-камня, дающего могучую силу, излечивающего от всех болезней, кормящего и поящего. Существовало поверие, что можно перенять эту чудодейственную силу, приобщиться к вселенскому источнику энергии с помощью особых заклинаний. Сохранился вариант одного из таких заклинаний: «На море-окияне лежит бел-алатръ камень, а на камне сила небесная. Пойду я поближе, поклонюсь пониже: силы небесные! пошлите свою помощь и силу на наш скот — милый живот — в чистое поле, в зеленые луга, в темные леса».

А. Н. Афанасьев, который приводит текст заговора (а также вариант из Голубиной книги) во 2-м томе «Поэтических воззрений славян на природу», считает слово «Алатырь» хотя и древним, но не поддающимся расшифровке. Между тем ключ к расшифровке напрашивается сам собой. Имя алатырь созвучно с хорошо известным ритуальным понятием «алтарь» и восходит к древнейшей эпохе, когда камни играли роль жертвенников. Автор самостоятельно пришел к данному выводу, однако при подготовке данного издания с удовлетворением обнаружил, что аналогичная идея была выдвинута задолго до него, еще в конце прошлого века академиком Веселовским (см.: Веселовский А. Н. Разыскания в области русского духовного стиха, статья III: Алатырь в местных преданиях Палестины и легенды о Грале. СПб., 1881. С. 25). Впрочем, высказывалось и резко отрицательное мнение: о фонетической невозможности происхождения названия камня Алатыря из слова «олътарь» (см.: Бодуэн де Куртенэ — Фасмер Ц. И. Камень латырь и город Алатырь // Известия Отделения языка и словесности Академии наук. 1914. Т. XIX. Кн.2). Однако возражения основываются на традиционных ползуче-эмпирических методах анализа индоевропейских и околоиндоевропейских языковых связей без учета возможности макроэтимологического анализа и вскрытия глубинных языковых пластов, таких, например, как взаимосвязь между корнями «лат» — «лад» — «лед». В этом смысле слово Алатырь напрямую связано с исконно народным космическим понятием Лад. Само понятие «алтарь» ни в коем случае не является позднехристианским, а имеет древнее происхождение, корни которого уходят в гиперборейские времена (об этом, в частности, свидетельствует однозначная привязка Алатырь-камня к легендарному острову Буяну — смутному воспоминанию о гиперборейской прародине). Священный камень не терпел глумления: как известно, былинный удалец Васька Буслаев поплатился за неуважение к святыне: решил перескочить через нее не передом, а задом — «да расколол свою буйную голову и остался лежать тут до веку».

С небесно-огненно-световой стихией связаны еще два древнерусских Божества — Перун (рис. 104) и Стрибог (рис. 105). Оба знамениты необычайно: первый — как наиболее упоминаемый (и проклинаемый) в дошедших письменных источниках; второй — по поэтическим строкам «Слова о полку Игореве» о ветрах, Стрибожьих внуках, что веют с моря стрелами на храбрые полки Игоревы. Отсюда делался поспешный вывод, что Стрибог — он и есть Бог Ветра. Однако «Слово» не дает оснований для такого прямолинейного заключения. Безымянный автор именует Ветры внуками Стрибога, то есть он является только прародителем, хотя и связан с буревой и молниевой стихией.

Настоящий же Бог грозы, грома и молнии — Перун, классический Бог-громовник, русский аналог Зевса-громовержца. Как верховное Божество дохристианской Киевской и Новгородской Руси Перун считался также покровителем князя и его дружины, принимая на себя одновременно и функции Бога войны.

Не стоит тешиться заблуждением, что вера в Перуна сама собой сошла на «нет» после того, как Владимир Святой повелел разрушить все языческие святилища, а деревянное изваяние Перуна бросить в Днепр. Еще в XIV веке священнослужители продолжали жаловаться: «Но и ныне по сукраинам молятся ему, проклятому Богу Перуну».[162] А у болгар почитался и в XVIII веке: во время засухи для вызывания дождя практиковалось некое языческое действо с ряжением молодежи и хождение по домам с пением, прославляющим Перуна в надежде, что он как владыка грозы, молнии и грома ниспошлет на страждущую землю долгожданный дождь.

Бог войны известен в древнеславянском пантеоне и под другими именами, упомянутыми различными латинскими авторами. У некоторых славян (оборитов, моравцев, словаков) это был, к примеру, Радегаст (рис. 106), и по внешнему виду и по своему прямому назначению очень близкий Богу войны древних германцев и скандинавов.

Одним из верховных Божеств и родоначальников древнерусских и древнеславянских Богов был Род — прародитель мира и человека, Божество всей природы и плодородия. Он олицетворял Космическую Жизнь во всем богатстве оттенков. Человеческий род ведет свою родословную от верховного Божества — Рода. Имя владыки мира было настолько смыслозначимым, что по сей день живет в русской речи. Как Бог Род породил все живое и неживое во Вселенной и саму Вселенную, так слово (корень) «род» породило целую семью однокоренных понятий, имеющих непреходящее значение для русских людей: «родина», «природа», «народ», «род» (семья, племя, династия), «родня», «родичи», «порода», «родник», «родить», «рожать», «урожай».

Какого-либо антропоморфного изображения бога Рода не сохранилось. Изображение объектов и их атрибутов, близких по функциональному назначению к функциям древнеславянского Бога Рода, возможно, осталось в многочисленных скульптурах, мелкопластичных поделках и амулетах, в форме мужских и женских гениталий, имеющих непосредственное отношение к половой жизни и продолжению рода. Кроме того, Родом считалась некая внутренняя духовная и генетическая связь между близкими и дальними родственниками. Бог Род — хранитель родственных уз и выразитель семейной любви и пламенного братства (рис. 107). Он же — распорядитель Книги судеб, откуда поговорка: «Что на роду (Родом) написано — того не миновать никому!».