– Проглоти эту компрометирующую бумажку, – приказал он, подавая ему шарик.

Жермен повиновался без возражений.

– Так, очень хорошо! – кивнул старик. – Теперь ты можешь удалиться, мне нужно поговорить с господином.

Слуга поклонился и вышел.

– Ну-с, кавалер, раз знакомство состоялось, поговорим как старые друзья, – сказал аббат голосом, в котором ничто уже не напоминало о прежнем резком тоне.

Пригласив Ивона де Бералека сесть за стол, он сам устроился напротив, положив перед собой огромные зеленые очки, скрывавшие до времени от молодого человека маленькие серые глаза старика, лукавые и острые, как буравчики.

В свою очередь Ивон также изучал аббата. Вместо дрожащего, полоумного старика, с которым он за минуту перед тем говорил, он видел перед собой строгого на вид человека с важным голосом и изысканными манерами.

– Дитя мое, – сказал аббат, – позвольте мне задать вам несколько вопросов о вашем прошлом?

– Моя жизнь, господин аббат, – грустно отвечал Ивон, – похожа на жизнь многих молодых дворян моего отечества. С установлением Республики я последовал за моим отцом в вандейскую армию. Шесть лет сражался против синих[2], стараясь отплатить им за все зло, которое они причиняют нашим провинциям.

– А ваши родители?

– Мой отец был расстрелян в Нанте, а мать умерла на эшафоте в Ренне, – медленно произнес Ивон.

– Никакая привязанность не пережила ваши несчастья?

– Нет, умертвив моих родителей, синие сожгли мой замок и…

Кавалер колебался.

– И… – настаивал аббат.

– И обесчестили ту, которую я любил, – отвечал де Бералек, дрожа от гнева и побелев при этом воспоминании.

– Итак, вы принадлежите королю?

– Да! Телом и душой.

– И, если б исход дела зависел от вас, вы были бы готовы на все, чтоб свергнуть их проклятую Республику?

– Да! – отвечал Ивон с силой, выдавшей его неизбывную ненависть.