– Странно, что она связалась с рыжим.

– Ну, у меня хотя бы есть волосы. Никому не нужен лысый хрен вроде тебя.

– У меня дома есть роскошная цыпочка, которая считает иначе.

– Вчера ночью она так не думала.

Помалкивал, короче, более-менее.

Антуанетта Конвей вошла, держа в руках стопку бумаг, захлопнула дверь локтем. Ринулась к своему столу.

Все та же стремительная походка, не отставай или проваливай. Высокая, как я, шесть футов, причем это намеренно: несколько дюймов роста за счет каблуков, наступит – хана вашему пальцу. Черный брючный костюм, недешевый, что там – шикарный, точно по фигуре; ни малейшей попытки скрыть форму длинных ног, изгибы бедер. Всего лишь проходя по отделу, она полудюжиной разных способов словно говорила: только попробуй вякнуть.

– Он признался, Конвей?

– Нет.

– Ц-ц. Теряешь хватку.

– Он не подозреваемый, дебил.

– И это тебя останавливает? Хороший удар в пах, и дело в шляпе – признание.

Не совсем обычная дружеская перепалка. Напряжение в воздухе, опасные уколы, почти на грани. Не могу сказать, в ней было дело, или просто день такой выдался, или у них в отделе всегда такая обстановка. В Убийствах всё по-другому. Ритм быстрее и безжалостнее, канат тоньше и натянут выше. Один неверный шаг – и тебе конец.

Конвей рухнула в кресло, тут же потянулась к компьютеру.

– Здесь твой дружок, Конвей.

Ноль внимания.

– Что, и миловаться не будете, он даже поцелуйчика не заслужил?

– Что за дерьмо ты несешь, придурок?

Шутник ткнул пальцем в меня:

– Он весь твой.