Введение

В Средние века и в эпоху Возрождения Европа еще сохраняла способность понимать древние символы и их изображения. Люди знали, когда и как следует интерпретировать шпиль башни, деталь картины или знак у дороги, хотя лишь немногие из них умели читать и писать.

В век Просвещения эта способность к интерпретации была утрачена, а с ней и большая часть богатств, завещанных предками.

Эта книга собирает воедино многие из этих символов в том виде, в котором они задумывались, чтобы вернуть утерянную способность их понимать и черпать из этой сокровищницы знания.

1

Я не помню загадки более сложной и зловещей, чем та, которую мне пришлось разгадывать в самом начале 1497 года, когда все папские государства наблюдали за тем, как герцогство Лодовико иль Моро содрогается от скорби.

Мир тогда представлялся враждебным и ненадежным — местом, где на каждом шагу подстерегал ад зыбучих песков, и казалось, что пятнадцать веков культуры и веры не устоят перед лавиной новых идей, пришедших с Востока. Вдруг выяснилось, что Греция с ее Платоном, Египет с Клеопатрой или диковинные нравы Китая, который посетил и исследовал Марко Поло, заслуживают большего одобрения, чем собственная библейская история.

Это были дни агонии христианства. На последнем конклаве папскую тиару бесстыдно продали испанскому дьяволу, получившему имя Александр VI. Наших монархов ослепил блеск язычников, они готовы были пасть ниц перед лавиной вооруженных до зубов турок, которые ожидали удобного момента, чтобы вторгнуться в Восточное Средиземноморье и обратить нас всех в ислам. Можно смело утверждать, что никогда прежде, за почти пятнадцать веков существования нашей веры, ей не угрожала такая опасность.

В этой гуще событий находился и раб Божий, автор этого повествования. Мир вступал в век перемен, в эпоху, когда его границы расширялись день ото дня, и от нас требовались невероятные усилия, чтобы привыкнуть к этим изменениям. Казалось, что с каждым днем Земля становится все больше и больше, постоянно расширяя наши географические познания. Мы, священники, предчувствовали, что вскоре уже не сможем проповедовать истину миру, населенному миллионами душ, никогда не слыхавших о Христе, а наиболее скептически настроенные из нас предрекали скорое и неминуемое наступление хаоса, который несли в Европу новые орды язычников.

И все же это были волнующие годы. Годы, которые я, будучи глубоким старцем в изгнании, медленно пожирающем мое тело и рассудок, вспоминаю с некоторой долей ностальгии. Руки мне уже почти не повинуются, зрение слабеет, ослепительное солнце Южного Египта путает мои мысли, и только в предрассветные часы мне удается привести их в порядок и наконец задуматься над силой судьбы, забросившей меня так далеко. Судьбы, к которой ни Платон, ни Александр VI, ни язычники не имеют ни малейшего отношения.

Впрочем, не буду опережать события.

Достаточно сказать, что сейчас, в самом конце, я один. Когда-то к моим услугам были секретари, а сейчас не остаюсь никого. За мной ухаживает, удовлетворяя мои самые элементарные потребности, лишь Абдул, юноша, который не говорит на моем языке и считает меня эксцентричным старцем, избравшим его страну местом кончины. Я влачу уединенное существование в древнем склепе, выдолбленном в скале. Вокруг меня лишь пыль, песок, да еще скорпионы. Мои ноги почти полностью парализованы. Каждый день верный Абдул взбирается в мою келью и приносит пресную лепешку и что-нибудь еще, чем его семья может со мной поделиться. Он напоминает мне ворона, носившего в течение шестидесяти лет в клюве хлеб Павлу Пустыннику (тот умер в возрасте более ста лет в этих местах). Абдул, в отличие от этой замечательной птицы, улыбается, когда вручает мне еду, не зная, чем еще помочь. Этого достаточно. Для того, кто так много грешил, любое внимание — это неожиданный дар Создателя.