— Так ты завтра во Власьево не поедешь? — спросил он, стараясь сделать это как можно более равнодушно.

— Как же я могу уехать? — удивился барон. — Поезжай один.

Алтуфьев повеселел.

— Да ведь коляска поедет на станцию?

— Ты можешь отправиться верхом.

И на другой день Алтуфьев, оставив барона в хлопотах по устройству достойного приема покупщику, отправился верхом во Власьево.

Дорогу знал он отлично. К тому же она была вовсе не сложна: сначала надо было ехать по старинному екатерининскому тракту, когда-то сплошь обсаженному двойным рядом деревьев по бокам, а ныне во многих местах уже оголенному, потом следовало свернуть на проселок, ведший прямо во Власьево.

Алтуфьеву пришло в голову сократить путь. Ему казалось, что, если он возьмет с тракта наискосок через поле, держась на синевший вдали лесок, то попадет на проселок, выгадав таким образом значительное пространство. Он был уверен, что это тот самый лесок, через который проходил проселок во Власьево.

Однако, добравшись до него, Алтуфьев вдруг увидел, что ошибся. Лесок был совсем иной. За ним открывалось снова поле, и в этом поле виднелся каменный знакомый уже столб, который Алтуфьев видел из спасского сада. Он никак не ожидал, что Спасское было так близко от них. Ему захотелось посмотреть, что это за столб, и он направился к нему.

Посреди поля, на небольшом пригорке, возвышалось кубическое основание и на нем сложенный из обтесанных и скрепленных железными скобами камней столб с лежащим довольно высоко сфинксом наверху.

Алтуфьев слез с лошади, взял ее за повод и обошел вокруг столба.

На восточной стороне основания была высечена надпись:

«Ударь быка через мою голову на заре, когда лев будет в средине своей силы, и, если ты — человек, дерзай подняться выше орлиного полета!»

«Неужели в этом может быть смысл?» — подумал Алтуфьев, невольно улыбаясь, и посмотрел наверх.

Над ним высоко виднелась каменная серьезнострогая, неподвижная голова сфинкса и из-за края вершины столба высовывались концы его лап.

Странен был среди поля этот ни с того ни с сего воздвигнутый памятник фантастического чудачества. И еще более странно было то, что он, несмотря на свою кажущуюся нелепость, притягивал к себе.

Эта измышленная кем-то в далекие времена фигура сфинкса с его телом быка, львиными лапами, человеческой головой и сложенными орлиными крыльями, заставляла остановиться и задуматься.

Сфинкс лежал на пути и задавал каждому ту же самую загадку, и никто не мог разгадать ее: «Утром на четырех, в полдень на двух и вечером на трех». И сфинкс уничтожал неразумных. Эдип сказал, что это — человек, и уничтожил сфинкса, сфинкс перестал существовать, потому что человек был разгадан. Но сама разгадка стала новым, неразрешимым вопросом, и окаменелый, неподвижный, не страшный уже, по-прежнему неизвестный сфинкс лежит, обращенный своими сторонами к югу, западу, северу и востоку, столь же таинственный в своем покое, как таинственны в своем движении воздух, земля, огонь и вода.

«Вот что значит начитаться этих мистических бредней!» — остановил себя Алтуфьев, вспомнив о книге, которую дала ему Софья Семеновна и которую он читал вчера и сегодня, и, как бы желая стать сам перед собою разумным, паинькой, он постарался стряхнуть с себя охватившее его настроение, вскочил на лошадь и погнал ее.