— Еще целый час до смены! Околеем мы здесь, Ося, ей-богу околеем.
Тараканов, ничего не ответив, поднялся с полена, заменявшего ему табурет, сделал несколько шагов по чердаку и вернулся к слуховому окну.
— Фокину хорошо. Он снег гребет, греется, а мы тут в мороженых судаков скоро превратимся, — продолжал ныть Семенов. — И дернул меня нечистый с Петериным дежурствами поменяться…
— Тихо! — Тараканов внимательно смотрел в окно. — Идет, кажись.
Семенов тут же умолк, тоже посмотрел на улицу, после чего оба сыскных надзирателя бросились вниз по лестнице. Тараканов так спешил, что потерял на бегу свою шапку.
Молодой человек в драповом демисезонном пальто вошел во двор, остановился посредине, покосился на ритмично разгребавшего снег дворника, оглянулся на входную арку и, убедившись, что вслед за ним во двор никто не вошел, направился в сторону трехэтажного надворного флигеля. Когда он открыл тяжелую дверь подъезда, то увидел перед собой субтильного господина с непокрытой головой.
— Руки подыми! Сыскная полиция!
Слова эти подкреплялись направленным в сторону молодого человека «наганом» офицерского образца.
Незнакомец послушно поднял руки, отпустив при этом входную дверь. Сработал блок, дверь захлопнулась и ударила Тараканова в лоб. Из глаз полицейского надзирателя посыпались искры. Юноша в демисезонном пальто бросился наутек. Однако побежал не в сторону входной арки, а, вскочив на низкую крышу дровяного сарая, собрался было перемахнуть через забор. Скрыться помешал дворник — запустил в убегавшего поленом и попал ему точнехонько по голове. Молодой человек покачнулся и упал в снег.
Семенов, дворник и Тараканов подошли к лежащему. Осип Григорьевич приложил к стремительно увеличивающейся шишке на своем лбу «наган».
— Не убил ты его часом, Герасим Ильич? — спросил он у дворника.
— А бог его знает! — в голосе дворника ощущалась явная тревога.
Он подошел к поверженному противнику, наклонился и перевернул его на спину. Обладатель демисезонного пальто пошевелился и застонал.
— Живой, слава тебе, Господи! — Герасим Ильич перекрестился. — Семенов, беги на улицу, кликни извозчика.
Сразу же после Рождества по Первопрестольной прокатилась волна квартирных разбоев. Молодой человек лет двадцати пяти, одетый, несмотря на сильные морозы, в демисезонное пальто, в присутственные часы звонил в дверь, спрашивал хозяина, а когда прислуга отвечала, что барин на службе, просил передать ему записку. Как правило, в этом случае его впускали в жилище, и тогда он доставал револьвер, запирал обитателей квартиры в ватерклозете и, строго наказав вести себя тихо, чистил квартиру. Сыскная сбилась с ног. А после того, как юноша нанес свой визит действительному статскому советнику Тепельбауму и так напугал его беременную жену, что она в тот же вечер преждевременно разрешилась младенцем мужского пола, Кошко вызвал к себе Андрианов[3]. После визита в градоначальство Аркадий Францевич собрал весь штат сыскного и долго на него матерился, грозясь поувольнять всех к чертовой бабушке. Сыскари, и так без дела не сидевшие, принялись искать налетчика с еще большим рвением. Но результатов долго не было. Чухонец (такую кличку получил молодой человек потому, что носил чухонскую зимнюю шапку) брал исключительно деньги, брезгуя как вещами, так и ценными бумагами, поэтому проверки ломбардов, скупщиков краденого и кредитных учреждений были бесполезны. Описанные многочисленными потерпевшими приметы ни к одному из известных сыскной полиции громил не подходили. Московские «Иваны», которых Кошко замотал ежедневными облавами, божились, что Чухонец не блатной, миру не известен, и что они сами его ищут, и как только найдут, так господину начальнику и представят в лучшем виде.
Помог сыщикам случай. Впрочем, полицейский надзиратель старшего оклада Фокин впоследствии утверждал, что это вовсе не случайность, а грамотно поставленная агентурная работа, и в его словах был резон.
Некая девица Михайлова, служившая в модном магазине мадам Терье на Тверской-Ямской, начала завидовать своей подруге-коллеге.
— Жалованье мы с Машкой одинаковое получаем, я не дурней ее, это уж точно, а многие говорят, что и намного краше. — Михайлова посмотрела на лежавшего рядом Фокина, но тот промолчал. — И какая же несправедливость! Мой кавалер меня в чайную зовет да на трамвае катает, а Машкин — то в «Яр» ее отвезет, то в «Стрельну». Да все на тройке или на рысаке! А вещей сколько надарил! А вчерась Машка похвалилась, что предмет ейный ей квартиру на Варварке снял, отремонтировал и уже меблирует. И откуда только у него деньги взялись? Ведь раньше Машка на него жаловалась — дескать, принесет на гривенник пряников да норовит на обед остаться и брюхом на рубль вынести. Я его видела, он к нам на службу приходил несколько раз. И правда, на богача совсем не похож. На улице морозы, а он — в пальтишке на кошачьем меху.
Герасим Ильич свое кобелиное дело уже сделал, поэтому бабий треп, сопровождавшийся упреками насчет чайной и трамвая, слушал невнимательно. Но после упоминания плохенького пальто и внезапного богатства Машкиного кавалера насторожился.
— Разбогател, говоришь? Давно ли?