Конечно, есть привкус горечи в мысли о том, что я сегодня живу благодаря той же самой целеустремленности и гордости, которые присущи Альме. Я ненавижу эту гордость. Именно из-за нее все чувства Альмы полностью исказились. Первые годы я думала, что меня обратила в бегство моя слабость. Что у меня нет сил быть матерью, нет сил жить рядом с Альмой или с тобой, что я вообще не хочу жить. Но теперь, когда я вступила в средний возраст, я не спрашиваю себя, кто я есть, а спрашиваю, кем я была. Я совершенно не была слабой, кроме как, конечно, физически. Сюда меня привела целеустремленность.

Нет, я, таким образом, не душевнобольная (хотя количество кошек становится критическим). Но конечно, я продукт моего изолированного детства и моей довольно изолированной жизни (хотя на самом деле здесь, в Раю, есть мужчины, но звезд с неба они не хватают). Это важно. Ты должна это знать. Я считаю себя в высшей степени нормальной. Кроме того, что мое тело никогда по-настоящему не было моим другом, если можно так сказать.

Но хватит говорить о моем теле. Оставим до следующего раза. И прости меня, если пишу о самой себе, но я ведь совершенно ничего не знаю о том, что собой представляет твоя жизнь. Как ты сейчас выглядишь, как ты думаешь и что чувствуешь. И я ведь знаю, что не пошлю это письмо, так было все другие разы, когда я садилась писать: оно останется лежать, а потом будет драматически сожжено в печи или осторожно сохранено. Думать о том, что я сделала тебе плохого, — все равно, что катиться в черную дыру, где вся тоска, печаль и любовь превращаются в концентрат ненависти к самой себе, в гнев и отчаяние. Чтобы не делать этого, чтобы меня не засосала черная дыра внутри меня, я давно придумала уловку: я начала думать о настоящих черных дырах. Мы, твоя бабушка и я, довольно хорошо умеем мыслить практически. Я поселилась в бывшей учительской квартире, это одно из моих лучших решений, и среди книг было легче выучить цифры, чем язык. Альма ненавидит цифры. Это ее комплекс неполноценности. Может быть, это детский предлог, но математика и астрономия самые невинные науки в чистом виде. Бестелесные. Отрада для тех, кто мучим своим телом.

Знаешь ли ты, моя любимая дочь, что мы должны благодарить черные дыры в космосе за то, что живем? Ничего, если я тебе о них расскажу? Но хочу подчеркнуть, что делаю это потому, что должна.

Без черных дыр во Вселенной не было бы равновесия. Именно эти взорвавшиеся звезды являются предпосылкой возникновения новых солнечных систем. Посредине Млечного Пути находится огромная черная дыра. Наша Солнечная система вращается вокруг этой супермассивной дыры. В свое время дыра втянула в себя пыль и частицы из звездной туманности и сплела из нее детскую, где могли зажигаться новые звезды. Звездная туманность — остатки взорвавшейся звезды. В результате таких взрывов образуются все элементы, и только в результате самых крупных взрывов, суперновых взрывов, жара и давление увеличиваются до такой степени, что образуются необычно тяжелые элементы: золото, европий, нептуний, платина, уран, ртуть, радон — как красивые, так иногда и очень опасные. Моя любимица — туманность Бабочка — сверкает во тьме двойными крыльями розовым, желтым, зеленым и голубым.

Когда черная дыра стянула газ из туманности в детскую, в средней галактике родились миллионы звезд. Млечный Путь. И наконец, 4,5 миллиарда лет назад и практически на периферии родилось наше Солнце, а вокруг Солнца стала вращаться Земля.

А на Земле холодным днем много лет назад я родила тебя. Я никогда не забуду, как сверкали твои глаза; стоит мне только прикрыть веки, как я вижу все краски туманности Бабочки и все мерцающие световые оттенки элементов.

Ты, может быть, совсем не стала интересоваться природой так, как я. Хорошо! Занимайся в таком случае тем, что тебе самой нравится! Гуманитарные науки, баскетбол, компьютерные игры, мальчики, что угодно. Я просто пытаюсь подойти к делу. Ты должна понять, что Манфред, твой дедушка, поклонялся Альме за то, что она в его глазах была гением. А на меня она смотрела сверху вниз, обращалась со мной, как… Нет, об этом в следующий раз.

А потом просто-напросто всю свою взрослую жизнь я жила под самым красивым в мире звездным небом, совершенно не замутненным световым загрязнением. Здесь проникаешься некоторым уважением к Вселенной. Днем я вижу парящих в воздухе сильных ястребов, летом — буйную зелень, стаи лисьих семейств и гнущиеся под тяжестью плодов яблони; особенно много шишковатых, некрасивых и светло-зеленых яблок. Но именно ночью загораются скопления и гроздья драгоценных камней. Именно поэтому я считаю это место Раем. Я вернулась в Эдем, но обнаружила, что он почти что заброшен. Никакого Адама здесь и в помине не было… Поздней осенью весь Млечный Путь виден во всю свою ширину уже начиная с пяти вечера. Такое звездное небо люди видели раньше, когда по ночам им являлись образы из сказок, пока все не разрушило электричество. Куда делись огромные фантастические сказания? Ты не задумывалась над тем, что миллиарды бедных людей в больших мегаполисах никогда не смогут увидеть по-настоящему ясное звездное небо? Никогда не смогут увидеть пятиконечную латинскую букву W созвездия Кассиопеи — крошечные родимые пятнышки на твоей левой щеке напоминают это созвездие.

Или на правой? Прости мне мою неуверенность. И вот она опять, печаль, рука об руку с виной и страхом.

В центре черных дыр находится глаз шторма — то, что физики называют сингулярностью. Это экстремальная точка, где законы физики выведены из игры: говорят, что время и место меняются там местами. Гравитация там настолько сильна, что сжимается не только свет, но и все известные нам измерения — восток, запад, север и юг — сливаются в одно целое: будущее именно там.

Именно об этом будущем я фантазировала в течение многих лет, когда все казалось таким безнадежным. О будущем, где я была здоровой и мы могли снова встретиться, ты и я. И я могла заключить тебя в объятия, так было, когда ты только родилась и мы были единым организмом.

Дело в том, что я обнаружила проблему, которая находилась прямо перед носом математиков, но которую мало кто изучал. Это что-то вроде нового платья короля для некоторых разделов квантовой физики. Понимаешь, нельзя просто-напросто утверждать, что сингулярность существует! Сингулярность — синтаксическая ошибка математики. Если в результате моих вычислений у меня получается сингулярность, это всегда означает неправильный расчет. Один плюс один не может быть «чем-то странным» только потому, что ты засунул учебник по математике в ужасную дыру во внешнем космосе. И тем не менее все в это верят, поскольку находятся под впечатлением от черных дыр. И для того, чтобы защитить Эйнштейна и Стивена Хокинга и все-таки объяснить наличие черных дыр, они должны были придумать темную энергию и сингулярность, дабы картина нашей Вселенной была законченной. Чушь.

Так они поступали всегда, известные мужчины, когда что-то угрожало их мирозданию. Особенно Карл фон Линней, которого Альма проклинала так, что вся заливалась красной краской. Каждый раз, когда о нем заходила речь, она сплевывала через плечо. Я могу ее понять. Цветочный король, дядечка в парике на наших стокроновых купюрах. Отец таксономии, который обнаружил сексуальность у растений и дал женщине ее знак, а мужчине его. Который посвятил всю свою жизнь работе и порядку, порядку и работе и который посылал своих учеников в разные концы земли для осуществления самых крупных научных проектов, чтобы они также могли работать и приводить все в порядок, собирать все виды и каталогизировать их.

Жалкий трус, а не ученый, если спросить Альму. Ну ладно. Это не мое дело. И я надеюсь, что и Альма в конце концов устала от своих конспираций. Если тебе когда-нибудь станет скучно, расспроси Альму о ее секретах. Спроси о Линнее! Спроси о его ученике Даниеле Соландере! Надеюсь, она улыбнется и расскажет о своей собственной глупости, но боюсь, что вместо рассказа ты встретишь ее самый черный взгляд.

Во всяком случае, в черных дырах все сминается в комок — и в этом он прав, Стивен Хокинг. Именно это я буду испытывать сегодня ночью, когда лягу спать, написав тебе письмо и разбередив все чувства, которым я обычно не даю волю. По ночам вся моя жизнь сжимается в комок. Даже если днем я чувствую себя хорошо, ночью все мои телесные недуги дают о себе знать и оставляют на теле ожоги. Во сне у меня в голове крутится наш уединенный емтландский хутор в осенне-зимне-весеннем свете. Школьный автобус моего детства, который мелькает между деревьями и проезжает мимо, ни разу не останавливаясь, чтобы забрать меня. Малодушие Манфреда, молчание Лассе и священная лаборатория Альмы, где она дергала бабочек, проклинала науку и те самые камни, которыми была одержима. Ее страшная советская тайна, за которую я расплатилась. По ночам мне вспоминаются все наши ссоры и поездка сюда в шторм на пароме, полном уродливыми людьми. К этому примешиваются топкие почвы и кабаны, которые начали разрушать мой сад и которых я смертельно боюсь, когда мне надо идти в туалет на улице.

И в самом центре всего этого — ты, как большая невинная ошибка в расчетах. Синтаксическая ошибка, которая навзничь опрокидывает все представления о том, как создана Вселенная. Только потому, что ты цельный и чистый кусок любви, который противостоит всяческой тьме. Ты сама противоположность тьме.

Я так тебя люблю!

Е.

14

Ида проснулась на каком-то диване. Диван стоял в очень чисто убранной гостиной, оформленной в минималистском стиле. Три большие абстрактные картины в бледных пастельных тонах висели над большим плоским телевизором перед креслом. Ида лежала без одеяла, совершенно голая и вся мокрая от пота.