«Она не любит его, – высказываю я свое предположение Андрею. – Любви нет!»
Андрей расстраивается: «Посмотрел бы я, как Пырьев снимал бы картину дубль в дубль?! Нет пленки! Это как в тюрьме сочинять роман в уме, не имея бумаги. То же самое – снимать без пленки!»
В это время гример пытается подправить грим Бондарчук. «Что вы делаете? – кричит Андрей. – Зачем? Ведь она измучена, ревела, у нее
красный нос, и в этот момент Крис ее застал». Гример хочет исправить свою оплошность и подмазать нос красным, но Бондарчук отстраняется: «Не надо!» Все напряжение снимается подтрунивающим смехом Андрея: «Быть покрасивее – единственная задача этой актрисы!»
Новая декорация лаборатории Сарториуса. Кельвин, Сарториус и Хари выходят из лаборатории в коридор, пораженные только что обнаруженным фактом: кровь Хари регенерирует! В связи с этим Сарториус и Кельвин рассуждают о том, как все-таки следует относиться к существам, посылаемым Солярисом на станцию, о проблеме вины.
В который раз я замечаю, что если Андрей и обращается к кому-то резким тоном, то потом десять раз извиняется за это.
Папа сказал сегодня дома об Андрее: «Тарковский – это единственный по-настоящему свободный человек из всех, кого я видел в жизни. Однако тезис, что нельзя жить в обществе и быть свободным от общества, еще раз подтверждается, увы, в своем самом трагическом варианте: общество перемалывает». Вторую часть этого заявления я не очень поняла. Видимо, папа боится, что и Андрея «сломают» или трещины какие заметил?
29 и 30 декабря будет сдача картины.
Сегодня удалось посмотреть часть проезда Бертона по автострадам Токио. Жутко и удивительно захватывающе. Андрей говорит звукооператору: «Нужно, чтобы электронная музыка звучала тут еще сильнее, чтобы всех стошнило!» Звукооператор (жена В. Юсова И. Зеленцова. – О. С.) сомневается: «Но ведь при таком звуке уже через двенадцать метров стошнит!» Андрей смеется: «Ничего! Человек живуч…» Переходим в монтажную. «Как я устал, – жалуется он мне. – Как мне надоело это кино! Устал от этого фильма предельно. Хочу съесть суп!» «Какой?» – спрашиваю я и предлагаю съесть у меня дома кислые щи, которые приготовлены моей мамой.
Андрей звонит Ларисе посоветоваться: «Ларочка, у вас есть щи? Курицу не хочу. – И, поговорив с женой, продолжает: – Устал предельно. Вы знаете, единственное, что прекрасно, – это Наташа. Это удивительно. Она естественна, как кошка. Я с ней не работал». Тут я выражаю свое несогласие: «Ну, положим, если говорить о той сцене, которую я наблюдала, еще как работали…» Андрей: «Сцена в библиотеке?» «Нет, в постели. Сколько вы над ней бились!» Но Андрей пытается не сдаваться. «Да нет, у них там было что-то с текстом. А впрочем… Да… Но все-таки мне кажется, что я с ней не работал. Признаться, я не ожидал. Думал, что мне придется вынимать из нее душу…» И вдруг переходит к предстоящему просмотру, который должен осуществляться с двух пленок: «Если вдруг будет несинхронно, немедленно прекращу просмотр. Не выношу несинхронность».
Я советую Андрею не обращать внимание на статью в «Комсомолке» – ведь самое важное, что картина уже живет. «Да нет, – успокаивает меня Андрей, – что вы? Это так глупо… просто глупо!»
Я вижу, что Андрей очень возбужден и нервен, но все-таки эта нервозность радостная. Хотя он безумно устал, развязка близка, финиш за поворотом, и это дает силы.
В зале озвучания смотрим материал прилета Кельвина на Солярис. Андрей решает, что, когда Кельвин выходит из корабля, все очень тихо вокруг: мы точно слышим мир его ушами, а у него самого после полета заложило уши. Вначале все посмеялись, думая, что это шутка. Но Андрей продолжает развивать свою мысль, и на наших глазах рождается новая звуковая партитура, целая драматургия звука!
Прихожу на перезапись последней части. Последний разговор Кельвина и Снаута, а также «возвращение блудного сына». Кельвин на коленях перед отцом – самое святое изображение, вычлененное Солярисом из человеческой памяти и затерявшееся где-то в космическом Ничто, а может, впрочем, и Нечто? У меня перехватывает горло. Вот это о нас, о всей нашей жизни на Земле, о трагическом самоощущении человека в мироздании.
После окончания работы Андрей кажется напряженным, но довольным: «Только на перезаписи начинаешь ощущать, что же все-таки вылупляется из картины, как она звучит, понимаешь?»
Я говорю Андрею, что эмоционально подавлена, просто потрясена финалом, который видела впервые. Андрей согласен. «Да, красивый, очень красивый финал, – отвечает он и, смеясь, озорно добавляет: – Подарок Романову!»