Но следовало учитывать и другой фактор. Из экспериментов моих коллег и моих собственных я знала, что мышиные (и, вероятно, человеческие) эмбрионы способны корректировать повреждения. Мы делаем себя в прямом смысле слова. Мы сами направляем свое развитие. Поэтому, размышляя о судьбе моего эмбриона, я надеялась, что, даже если аномалия и укоренилась на ранних этапах его развития, он сможет оттеснить или уничтожить генетически аномальные клетки. Это было бы экстраординарно, но ведь развитие эмбриона экстраординарно по сути. В тот день моя исследовательская деятельность приняла новый оборот. Я решила проверить эту идею в моей лаборатории.
В основе дальнейшего повествования лежит история о жизни эмбрионов, история о моей собственной жизни и работе, им посвященной, оформленная моими мыслями, вопросами и решениями. Это история про мою заботу о судьбе моего ребенка и судьбах огромного количества человеческих эмбрионов, кажущихся «неидеальными», а также о том, как тяжелое положение родителей, столкнувшихся с похожей дилеммой, побудило меня исследовать конкретную загадку развития, хотя всегда есть другие вопросы, требующие ответа.
Это история моих решений и поиска глубинного понимания событий, с которых начинается жизнь, влияющая на эти решения. Это история скитаний в поисках моей собственной научной позиции, мой путь к пониманию того, как начинается и развивается жизнь. А еще это история о том, как справиться с сильными эмоциями, не только собственными, но и чувствами самых близких людей.
В процессе работы меня окружали многие талантливые люди, и я ценю их научный интеллект. Но собирая в Кембридже собственную команду эмбриологов и биологов, изучающих стволовые клетки, я в равной степени стремилась создать среду, где есть сильная связь на основе дружбы и общих ценностей, страсть и самоотверженность в решении проблем, а также умение наслаждаться простыми вещами повседневной жизни.
Некоторые полученные нами результаты опровергали господствующую догму о том, что у млекопитающих в процессе эмбрионального развития нарушение симметрии начинается относительно поздно. Должно быть, я была чересчур храброй или безрассудной, если в то время выдвигала такие немодные концепции. Но, как любой человек, я не свободна от сомнений. На профессиональном и жизненном пути у меня было больше ошибок, чем побед. Они ставили меня в трудное положение, но вместе с тем прокладывали путь к неожиданным открытиям.
Карьера и репутация строятся на новых идеях. Однако противостоять существующему мышлению не всегда приятно, и женщинам особенно тяжело бросить кому-то вызов. Я убеждена, что научный прогресс зависит от творчества, умения открыто и бесстрашно сомневаться в укоренившихся взглядах, включая собственные предрассудки, если находятся доказательства их ошибочности, и в то же время быть скромным и вдумчивым. И прогресс будет процветать, если еще больше женщин примут в нем участие.
Моя история доказывает, что нельзя отказываться от своих мечтаний и открытий, какими бы непопулярными они ни казались; нужно крепко держаться за надежду и наслаждаться процессом поиска решений. Однако если говорить о полной истории человеческой жизни, то, несмотря на усилия моей команды и сотен биологов во всем мире, в ней по-прежнему существует множество неразгаданных тайн.
Но с помощью новых технологий, умных экспериментов, талантливых соратников и коллег (женщин и мужчин), а также моих замечательных студентов, которые привносят в науку веселье при самом серьезном к ней отношении, мы можем обрисовать танец жизни хотя бы в общих чертах. То, что вот-вот мне откроется, неожиданно и причудливо. А также поистине грандиозно.
Глава 2
Случай и судьба
Нам всем хорошо известно, как случайное событие, встреча или неудача могут изменить жизнь, создать ее или оборвать. Танец жизни — не исключение.
Жизнь была бы гораздо проще, если бы нашу судьбу решали боги. Когда я отвечала на превратности жизни и выбирала свой путь, значительную роль в моей судьбе играл случай. Но не только он. К счастью, я обнаружила, что это творческое напряжение между случаем и судьбой, между порядком и хаосом присутствует не только вокруг, но и внутри нас.
Меня всегда завораживал феномен пластичности, сначала в мозге, потом в клетках, включая то, как выбирается и окончательно решается их судьба. Это очень интересный вопрос, ведь ранний эмбрион выглядит под микроскопом как шар из клеток, внешне идентичных друг другу. Обычно мы отслеживали путь клеток, окрашивая их флуоресцентными белками, чтобы понять, до какой степени случайность и история клетки, — то место, откуда она происходит, — влияют на ее жизнь.
Получившиеся узоры напоминали великие произведения искусства. Не просто красивые, а рассказывающие сложную и утонченную историю. Хотя эти цветные картинки редко совпадали у разных эмбрионов, кое-что в них было общим: судьба клеток почти никогда не была чисто случайной. Их подталкивал на конкретный путь своего рода уклон (англ.
Я хочу подчеркнуть, что существует важное различие между уклоном и детерминизмом. Уклон делает клетки
Эти уклоны проясняют, каким образом двадцать (или около того) тысяч генов, ни один из которых не содержит чертеж человеческого организма, тем не менее кооперируют друг с другом и организованно строят его за определенный период времени. И они объясняют, почему, несмотря на случайность встречи сперматозоида и яйцеклетки, а также то, что развитие разных эмбрионов отличается в деталях, общая картина неизменна: над танцем жизни властвуют и случай, и уклон.
Неизбежность и стечение обстоятельств
Был ли мой путь ученого неизбежен? Моим первым домом было не нормальное жилье или квартира, а лаборатория в Институте экспериментальной биологии имени М. Ненцкого в Варшаве, где мой отец, молодой доктор медицинских наук, организовал свою исследовательскую группу. Мама тоже изучала медицину, пойдя по стопам своего отца, знаменитого врача, но позже выбрала специальность дантиста. (Ее отец считал, что женщине эта профессия больше подходит, зато ее брату позволялось стать доктором.) Мы жили в институте, потому что у нас не было денег на покупку квартиры. Моей семье пришлось начинать с нуля после Второй мировой войны.
В начале войны, когда моему отцу было семь лет, всю его семью выставили из дома в Трускавце, заставив бросить имущество и триста миль пройти пешком до лагеря, расположенного под Варшавой. Домой они больше не вернулись.
Мой отец был необычным человеком: открыто мыслящим и в то же время принципиальным, а еще мудрым, теплым и жизнерадостным. Он вдохновлял и наполнял каждый день предвкушением того, что вот-вот должно произойти экстраординарное открытие. Его все любили и поэтому, пока мы жили в институте, меня воспитывали его друзья, которые тоже были учеными. Даже когда мы наконец-то переехали из института в квартиру, поток посетителей-ученых не иссякал, так как мой отец любил раздавать неожиданные приглашения и устраивать ужины. Чтобы накормить гостей, мама и бабушка поручали мне лепить вареники из муки и брынзы — это были продукты, которые гарантированно можно было купить в ближайшем магазине.