Женщины наполовину вели, наполовину тащили этот крошечный трясущийся комок слез и рыданий к постели. Пока одна из подруг успокаивала несчастную, как ребенка, две других остановили кровотечение и перевязали ей Руку.

Она плакала так долго, что женщины вынуждены были установить дежурство возле нее. Наконец ее дыхание стало спокойнее, а рыдания постепенно перешли в ровное похныкивание. Не открывая своих утонувших в слезах глаз, она повторяла и повторяла одни и те же слова, ни к кому не обращаясь:

— Я ничто. Я ничто. Я ничто.

Рано вечером подруги наполнили полый рог жидким бульоном и предложили ей поесть. Сначала она нерешительно сделала несколько маленьких глотков, но чем больше она пила, тем больше ей было нужно. Стоящая С Кулаком сделала последний длинный глоток и снова легла. Ее глаза остались широко открытыми. Так она и лежала, глядя в потолок, будто видела там своих старых друзей, которые покинули ее.

— Я — ничто, — произнесла она снова. Но теперь тон, которым были сказаны эти слова, был полон безмятежности, и остальные женщины поняли, что она прошла через самую опасную стадию своего горя.

С добрыми словами поддержки, ласково шепча, они гладили ее спутанные волосы и подтыкали края одеяла под ее узкие плечи.

В то время, когда переживания Стоящей С Кулаком окончились глубоким, спокойным сном, лейтенант Данбер проснулся от стука копыт, слышащегося у дверей его дерновой хижины.

Не понимая спросонья, что это за звуки, с отяжелевшей головой после долгого сна, лейтенант тихо лежал, заставляя себя мигать, чтобы быстрее проснуться. Наконец рука нащупала на полу тяжелый револьвер. Еще до того, как Данбер наткнулся на него, он узнал звуки. Это был Киско, снова вернувшийся к нему.

Оставаясь настороже, лейтенант бесшумно выскользнул из койки и, прокравшись в полусогнутой позе позади своей лошади, вышел наружу.

Уже заметно стемнело, хотя было еще не поздно. Первая звезда одиноко мерцала на небе. Лейтенант слушал и наблюдал. Рядом никого не было.

Киско проследовал за ним во двор. Лейтенант рассеянно опустил руку ему на шею и заметил, что шерсть коня все еще мокрая от пота. Он усмехнулся и громко сказал:

— Полагаю, ты доставил им определенные трудности, не так ли? Пойдем, дадим тебе воды.

Ведя Киско к реке, Данбер был поражен, каким сильным он себя чувствовал. Его остолбенение при виде вечерней скачки, хоть он и помнил все очень хорошо, казалось сейчас чем-то далеким. Не тусклым, а просто слишком давним, как история. «Это было боевое крещение», — заключил он. Боевое крещение, которое превратило его ожидание опасности в реальность. Воин, подскакавший к нему и лающий на него, был настоящим. Мужчина, взявший Киско, тоже был настоящим. Теперь он знал их.

Пока Киско жадно пил воду, причмокивая своими пухлыми губами, лейтенант Данбер позволил своим мыслям унестись вперед в том направлении, какое они избрали.

«Ожиданием», — думал он, — «вот чем я был занят».

Данбер встряхнул головой, беззвучно смеясь над собой. «Я ждал,» — он бросил в воду камешек. — «Ждал чего? Пока кто-нибудь найдет меня? Когда индейцы заберут мою лошадь? Появления фургона?»

Он не верил самому себе. Он никогда не сидел на яйцах, и тем не менее, именно этим он занимался последние несколько недель: сидел на яйцах и ждал, когда что-нибудь произойдет.

«Лучше положить этому конец прямо сейчас», — сказал лейтенант самому себе.

Он хотел продолжить свои размышления, как вдруг его глаза уловили что-то необычное. Какой-то свет отражался от воды по ту сторону реки.

Лейтенант Данбер посмотрел назад.