Когда она пришла в себя, то увидела, что сидит, хитроумно привязанная к металлическому стулу, который прикреплен к бетонному полу. Судя по обшарпанным стенам и высоким потолкам, дело происходило на территории какого-то заброшенного завода.

Лариса попыталась приподняться, но не смогла – тот, кто привязал ее к стулу, явно знал свое дело. Это ведь только в романах и фильмах героиня исхитряется вытащить руку из петли, а затем одолеть главного злодея.

На этот раз все было иначе: главный злодей одолел ее саму.

Лариса поняла, что голову ее сжимает какой-то странный обруч, неприятно давивший за ушами. Но, что хуже всего, обруч был частью механизма, похожего на очки, который впился ей в веки и препятствовал тому, чтобы она закрыла глаза.

Зачем все это?

Шея ужасно затекла, Лариса попробовала пошевелить ею, но поняла, что голова, вероятно, при помощи все того же обруча зафиксирована так, что повернуть ее она была не в состоянии.

Что он задумал?

Послышались шаги, словно кто-то перемещался по усыпанному битым кирпичом полу, и перед ней предстал банкир Илья Люблянский – на этот раз без парика, демонстрируя свою наголо выбритую голову.

– Очнулись, Лариса Игоревна? – произнес он насмешливо. – Что ж, можем приступать…

Оттуда-то сбоку донесся детский крик – и Лариса похолодела, узнав голос Тимыча. Ее нынешнего Тимыча. Ее единственного Тимыча.

Другого ведь и не было. Или все-таки был?

– Не думал, что вы такая клиническая идиотка, – вздохнул банкир, подходя к ней и проверяя узлы на веревке. – Точнее, конечно, предполагал. Ведь вы один раз уже помогли мне, подсобите и в другой… Хотя я ведь не шутил – заори вы тогда в кафе, я бы вас на месте кокнул. А пока шум да гам, удрал бы. А ваш Тимыч был к тому времени у нас в руках…

Лариса посмотрела ему в водянистые глаза и спросила:

– Что вы хотите? Резать меня на кусочки? Вырывать калеными щипцами язык? Тыкать в глаза ржавым гвоздем?

– Фу, какого вы о нас плохого и, главное, предвзятого мнения! – фыркнул с гримасой превосходства Люблянский. – Мы ведь не клуб садистов или каких-то там джеков потрошителей. Хотя и такой, кажется, существует. Никто вас пытать не будет. Просто я хочу, чтобы вы стали свидетельницей того, как вашему сыну придется помучиться. Прямо у вас на глазах. Причем мучить его буду не только я, но и ваш первый сын. Здорово я придумал? А потом по ситуации я решу, убивать вас или нет. Склоняюсь к тому, чтобы оставить вас в живых. Чтобы до конца вашей никчемной, Лариса Игоревна, жизни у вас в ушах стояли крики сыночка, а перед глазами – ужасные картинки истязаний…

Лариса дернулась, но не двинулась ни на миллиметр. А Люблянский усмехнулся:

– Можете орать, визжать, пускать слюни. Вас все равно никто не увидит. Эта территория принадлежит одному из моих друзей и последователей, тут мы в полной безопасности. Кстати, и закрыть глаза, как вы уже поняли, вы не в состоянии, и повернуть голову тоже. Так что представление, единственным зрителем которого станете вы, начинается! Я ведь тогда, в СИЗО, на руке у вас увидел четкую линию – вам придется страдать. И потерять второго сына!

Он скинул кожаную куртку, обнажая литой накачанный торс.

– Зачем все это? – произнесла еле слышно Лариса. – Почему вам недостаточно… Недостаточно просто причинить боль… Просто издеваться… Просто убить…