— Триста шестьдесят кубометров, — бормочет он, — по шесть рублей тридцать копеек, это будет…

В конторе тихо и прохладно.

Буженинову жаль Макарова, который сейчас трясется на лошади, под палящими лучами солнца по пыльной, пустынной дороге. Еще сильней припекает солнце. Воздух становится горячим и тяжелым. Словно облитые жидким золотом, дрожат далекие горы. Небо бледно-голубое в желтоватой дымке. Сейчас бы только сидеть в прохладной комнате с закрытыми ставнями да потягивать холодный лимонад.

Разве можно работать в такую жару! Где это видано!

А люди работают и еще как! Вон на дороге по-прежнему машут лопатами землекопы, наполняя землей тачки, по-прежнему сваливают грунт в насыпь и утрамбовывают его тяжелыми деревянными трамбовками.

В бумажной треуголке важно шествует вдоль полотна Маруся. В руках у нее развевается небольшое красное знамя, на котором желтыми нитками вышиты слова: «Лучшей бригаде». Остановившись возле своей бригады, она лукаво поглядывает на Солдатенкова.

— Принимай знамя! Вручаю твоей бригаде по решению комсомольской организации. Держи, не отдавай!

Солдатенков медленно выпрямляется и вытирает мокрую грудь скомканной майкой.

— Бригада, становись! — негромко командует он.

Землекопы неохотно бросают работу, выстраиваются неровной шеренгой. Только один Дубинка усаживается на тачку и равнодушно смотрит на происходящее.

— Тебе что, особое приглашение? — поднимает на него глаза Солдатенков.

— А я не комсомолец, — усмехается тот. — Я человек беспартийный. Мне это знамя ни к чему. — Сказав последнюю фразу, он словно спохватывается и пробует обратить все в шутку. — Его твоя Маруся из наволочки сшила.

Лицо Солдатенкова покрывается густыми темными пятнами. Сдерживая себя, он подходит к Дубинке и, взяв его за грудь, с яростью встряхивает.

— Ты, стерва, — исступленно шепчет он, отбрасывая от себя побледневшего Дубинку. — Знаешь ли, что это за знамя? Ты его своей кровью поливал?

Он берет из рук ошеломленной Маруси шершавое древко и высоко поднимает над собой багровый стяг.

Странное дело — знамя словно излучает какое-то чудесное сияние, которое сейчас же озаряет хмурые, усталые лица землекопов.

— Два моих брата сложили свои головы под этим знаменем, — продолжает Солдатенков, глядя на своих друзей. — А сколько ваших братьев, и отцов, и сыновей! И вот твоих, и твоих…

Он снова поворачивается к Дубинке.

— Уходи вон из бригады! Слышишь?

Лицо Дубинки вдруг искажается. Плечи его вздрагивают, на лбу выступает обильный пот. Упав на землю, он закрывает лицо, руками.