Проклиная напрасно потерянное время, Ефимов повел маленький отряд в море. Остались позади затемненные причалы Ораниенбаума, прошли Большой Кронштадтский рейд и окунулись в темноту августовской ночи Финского залива. Шли кильватерным строем, без огней. Волны хлестали в невысокие борта, где-то вдали поблескивали и гасли огоньки, настораживая и вместе с тем успокаивая — двойственность психологии ночного плавания.
На подходе к Лавенсари, еще в полной темноте, над отрядом прогудели моторы самолета. Он повесил над отрядом светящуюся «люстру» и ушел в восточном направлении. Это был сюрприз. Значит немцы их ищут. Противнику известна их задача? В это верить не хотелось.
Ушедший на восток самолет скоро вернулся и снова повесил «люстру». Радисты «Патрона» перехватили длинную передачу немца на базу. Слишком длинную, если учесть, какую ничтожную цель они представляли. Конечно, в том случае, если противнику неизвестно, какой груз они везут. С рассветом обнаружили прямо над собой, на большой высоте, самолет-разведчик противника, выглядевший зловещим крестом на фоне серого предрассветного неба. Разведчик сделал два круга над тральщиками, и снова, радист «Патрона», старшина Кузнецов, перехватил длинное сообщение, посланное немецким пилотом на базу. Сообщение шло открытым текстом по-немецки. Никто ничего не понял, но опять же настораживала длина сообщения. Было ясно: противник ночью искал именно их, нашел и, видимо, предпримет все меры, чтобы они не дошли до Эзеля.
Однако размышлять о том, как их операция, готовившаяся в полной секретности, стала известна противнику, было некогда. Пять «юнкерсов», появившись с восточной стороны, стремительно ринулись на маленькие корабли. Крик сигнальщика, старшины 2-ой статьи Большакова, звонки боевой тревоги, взрыв у борта первой бомбы и треск зенитных пулеметов произошли, как показалось Ефимову, одновременно. Руки Ефимова сами бросили ручки машинных телеграфов на «вперед, самый полный»: «Лево на борт!»
Рулевой, старшина 1-ой статьи Бойцов, резко закрутил штурвал, «Патрон» почти лег на борт в крутом повороте. Посыпались за борт с палубы орудийные и пулеметные гильзы. Тральщик подбросило взрывной волной упавших невдалеке бомб, корму накрыло волной. Неожиданно все смолкло. Самолеты ушли. Корабли отряда продолжали идти на запад. Ефимов понимал, что это еще не конец. Если немцы знают об их задаче, будет много налётов, и чем они кончатся — сказать очень трудно, но таким кораблям, как его «Патрон», как «Вистурис» и МО, достаточно прямого попадания, даже одного удачного близкого разрыва, чтобы с ними было покончено.
25 августа 1941, 04:35
Военфельдшер Амелин, стоя на корме катерного тральщика «ТЩ-47», с тревогой смотрел на клубы черного дыма, поднимающегося над Таллинном. Два маленьких «ижорца», идя трёхузловой скоростью, выводили из Таллинна для проводки в Кронштадт ледокол «Трувор» и гидрографическое судно «Рулевой».
Первым за тральщиками шел «Трувор» — солидное судно водоизмещением почти 1200 тонн, ветеран Балтики, участник первой мировой войны, ледового похода, финской войны, проплававшее множество навигаций и в составе Мортрана, и в составе НКМФ. Придя в Таллинн 22 июня 1941 года с «Амуром» на буксире, «Трувор», приказом от 5 июля, снова был зачислен в состав отряда судов тылового обеспечения КБФ. Но разницы между тылом и фронтом на Балтике уже не было. Ледокол-ветеран, ежедневно рискуя отправиться на дно от мины или авиабомбы, осуществлял связь между Таллинным и Моонзундским архипелагом, совершал одиночные рейсы в Кронштадт, эвакуируя раненых, перевозя боеприпасы, буксируя баржи с горючим, продовольствием и людьми. Сегодня на нем уходили службы тыла КБФ, семьи флотских интендантов и 150 раненых, в основном моряки, посланные с кораблей на сухопутный фронт.
За ледоколом шел гидрограф «Рулевой» с остатками гидрографического оборудования штаба КБФ, основная часть которого была эвакуирована накануне на «Гидрографе». Маленькое судно водоизмещением всего 200 тонн казалось утёнком, плывущим за толстой мамой-уткой, «Трувором». Однако «Рулевой», если и уступал «Трувору» по размерам, был такого же, что и ледокол, почтенного возраста. Построенный в 1913 году в Петербурге в качестве портового судна, «Рулевой» участвовав в первой мировой войне, гнил в порту до капитального ремонта в 1928 году, а затем снова нёс лоцманскую службу в составе КБФ. В сущности, судно уже не называлось «Рулевой», поскольку в 1932 году было официально переименовано в «Базис», но все по старой памяти называли его «Рулевой».
Амелин видел, как небольшая встречная волна разбивалась о тупой нос ледокола, который утюгом подминал волну под себя, медленно идя за тралами. Переводя взгляд с идущих за ними судов на клубы чёрного дыма над городом, ощущая под собой вибрирующую, покачивающуюся палубу маленького тральщика, Амелин еще до конца не мог осознать, что он — моряк Балтийского флота, что на Балтике идет война, и он в ней участвует. Ему казалось, что он все это смотрит в кино, вроде «Мы из Кронштадта», «Броненосец Потёмкин» или «Морской Ястреб», благо все эти фильмы снимались и, в первую очередь, демонстрировались у них на Черном море, где он родился, вырос, и где перед самой войной успел окончить Керченский медицинский техникум, получив назначение в одну из больниц Балаклавы.
Когда началась война, он был немедленно призван в армию и получил с Чёрного моря назначение на Балтику — случай поистине чрезвычайно редкий. Добравшись до Ленинграда, а затем — до Кронштадта, Амелин, пройдя аттестацию, получил назначение на тральщик «Володарский», который в тот момент находился в море. Командир стоящего в Кронштадте ПК-47, лейтенант Ивлев, согласился подбросить фельдшера к месту службы — его «ижорец» шел как раз в это же место. Но когда они дошли, выяснилось, что тральщик «Володарский» подорвался на мине и погиб со всем экипажем. Амелину оставалось только поблагодарить судьбу, что он так долго добирался до Ленинграда по забитым железным дорогам июня 1941 года, и что при аттестации из-за некоторых бюрократических формальностей дело шло не так быстро, как ему хотелось. Иначе он был бы на «Володарском» или, другими словами, иначе его уже не было бы.
На ТЩ-47 фельдшер отсутствовал, да по штатам мирного времени его и не полагалось. Но шла война, и врач дивизиона приказал Амелину оставаться именно на этом тральщике. Серьезный и добросовестный Амелин с полным знанием дела оборудовал крошечный медпункт на тральщике, готовый оказать кому угодно любую медицинскую помощь: бинты, гипс, йод, спирт и даже ампулы с морфием были заготовлены им в большом количестве, ожидая своего часа. Амелин с гордостью носил на рукаве кителя две командирские нашивки. Это был его первый боевой поход. Фельдшер еще раз с тревогой посмотрел на удаляющиеся клубы дыма над Таллинном и спустился вниз — комиссар дивизиона приказал ему подготовить по случаю этого похода «Боевой листок».
25 августа 1941, 04:40
Капитан-лейтенант Абросимов, стоя на рубке своей подводной лодки «С-4», с тревогой всматривался в клубы дыма, гари и копоти, поднимавшиеся над Таллинном. Лодка находилась в море почти три недели и, в отличие от многих других лодок, возвращалась с победой.
10 августа, находясь на позиции между Клайпедой и Либавой, «С-4» в 12:10 обнаружила у маяка Папензее конвой противника в составе танкера и транспорта, идущих в охранении трех тральщиков, двух вспомогательных судов и пяти сторожевых катеров. Конвой шел по мелководью, прижимаясь к берегу курсом 170 градусов. Глубины в этом месте были недостаточны для действий подводной лодки, но Абросимов всё же решил атаковать конвой. Ситуация была подходящей: волна 4-5 баллов, видимость 40-50 кабельтовых.
Видимо, немцы считали, что на таких глубинах, не превышающих 18-22 метра, атака подводной лодки невозможна, и не вели противолодочного охранения. Это позволило Абросимову сблизиться с танкером до 6 кабельтовых и в упор выпустить в него две торпеды. Крупный танкер (впоследствии выяснилось, что это танкер «Кайя» водоизмещением в 3223 тонн) взорвался и быстро затонул. В момент залпа лодку из-за нарушения балластировки выбросило почти на поверхность. Сторожевые катера противника гудящим стальным веером ринулись прямо на нее. Абросимов дал команду на срочное погружение и приказал увеличить скорость. На глубине 22 метра лодка сходу врезалась в грунт. Раздался скрежет, зазвенело стекло, погас свет. И в этот момент начали рваться вокруг глубинные бомбы. Лодку било, рвало, швыряло из стороны в сторону. Определив место лодки с помощью гидроакустических приборов, катера противника делали заход за заходом над местом, где лежала «С-4», сбрасывая сериями глубинные бомбы. В некоторых отсеках началась течь, и только малая глубина спасала подводников. Бомбежка лодки с небольшими перерывами продолжалась около 12 часов. Затем неожиданно все стихло.
Было уже за полночь, когда Абросимов решился всплыть. Противника вблизи не оказалось, но вокруг были поставлены буи с постоянным освещением, а в центре — большая деревянная крестовина. Вокруг расплылось большое масляное пятно. Откуда оно взялось, было неизвестно, возможно, от затонувшего немецкого танкера, но, видимо, именно это пятно и спасло лодку, послужив противнику доказательством ее гибели. Немецкие катера обвеховали её и ушли.
«С-4» текла, как решето. Некоторые повреждения по корпусу были очень серьёзны: перекосило фундаменты дизелей, било гребной вал, были деформированы винты. Но уходить из этого опасного района нужно было немедленно. Кое-как доковыляли до одной из бухточек Моонзундского архипелага, где стали срочно приводить лодку в порядок своими силами. Целую неделю конопатили, шпаклевали, резали, варили и, наконец, вышли в Таллинн.
Сейчас, ожидая тральщиков у входного буя и глядя на кипящий чуть ли уже не в самом городе бой, капитана-лейтенанта Абросимова охватило чувство, что он попал из огня в полымя. В гаванях то и дело вставали высокие столбы воды от падающих со всех сторон снарядов. Артогонь велся и со стороны Вышгорода, и со стороны Пириты, и даже с полуострова Вирмси. Не надо было быть военным стратегом, чтобы просто с мостика лодки увидеть и понять, что Таллинн не просто окружен и отрезан. Он уже стянут стальным кольцом, он уже хрипит и задыхается в агонии...
25 августа 1941,04:45