Я бежал, бежал, бежал, как преступник, спасающийся от погони. Я пронёсся через сад, зигзагом между монстроплантами, чахлыми соснами и фруктовыми деревьями. Пролетел по дорожке, толкнул решётку. Потом в лес – упал, вскочил… Потом я бежал по асфальтовой дороге, всё дальше и дальше, пока хватало дыхания.

Наконец я остановился, согнувшись, упираясь руками в колени, чтобы отдышаться. Потом я рухнул на обочину и залился слезами.

Я, Мало, так жестоко обошёлся со своей сестрой. Я, который никому не причинял зла, никогда никого не бил – ну, кроме двух-трёх придурков, которые не так давно заработали хорошую трёпку, – я кричал на маленькую девочку, такую замечательную маленькую девочку с кукольным личиком, которая на моё четырнадцатилетие подарила мне рисунок (на нём был изображён я на скейтборде в окружении звёздочек и сердечек) и написала розовым фломастером: «Мало с деньрожденьем я тебя любю».

Мне было плохо. В конце концов меня стошнило.

Бег, солнце.

Страх. Стыд.

Конечно, у меня было оправдание: Жанна явно была не в себе. До сих пор мне удавалось убедить себя, что мне всё кажется. Что я не разглядел, недослышал, не так понял. Что моя сестра и я просто ещё не приспособились к новой жизни, поэтому такие реакции: у меня паранойя, у неё странности. Но кто-то же открыл дверь погреба? Кто-то же дал Жанне подвеску? И какая дьявольская шутка заставила нежную девочку распотрошить любимую куклу? Честно сказать, чем дальше, тем чаще я вспоминаю «Изгоняющего дьявола». Но, хотя Жанна и пугает меня, это не оправдание. Мне пятнадцать, а ей всего пять! Вместо того чтобы обижать её, нужно искать того, кто проникает в «имение», – это самое правдоподобное объяснение всех происшествий.

Возможно, у меня всё это от мамы, не от папы. Может ли зло передаваться генетически? Может быть, оно кроется в хромосоме Х, а не Y?

Сколько себя помню, все, кто меня видел, говорили моему папе: «Прямо не поверишь! Вылитый ты!» Думаю, в этом есть доля истины. Мы с папой высокие и худощавые. Волосы и глаза тёмные, кожа светлая. Подбородок слабоват, но лоб упрямый. И даже одинаковые родинки под правым глазом. Поп дразнится, называет её «мушка».

Мама была пышной блондинкой, загорелой, похожей на Джейн Мэнсфилд. Я описываю её так, потому что мне пятнадцать лет. У меня есть только воспоминания десятилетней давности и три альбома фотографий. Но когда я был маленьким, мама – это было просто что-то нежное, мягкое, с ароматом миндаля, как сладкая булочка. В то время это была королева, пахнущая королевским печеньем. А королём был я.

В конце концов, я уже рыдал в голос и спрашивал себя: может быть, дело в том, что я похож на маму? Может быть, я предназначен для обмана и предательства?

Я – король-грубиян гибнущего королевства.

Моя мама погибла мгновенно – так говорили, и мне хотелось бы верить в это – в автомобильной катастрофе, в белом БМВ, где за рулём сидел её любовник, недалеко от Сен-Тропе.

Моя мама была актрисой, хотя и не самой знаменитой.

Умереть на сцене.

Любовник был продюсером её последнего фильма. Он легко отделался: несколько ссадин, сломанная ключица, синяк под глазом. А мама умерла на месте. По иронии судьбы, когда фильм меньше чем через год вышел на экраны, он пользовался успехом – более миллиона просмотров (это была комедия). У мамы была роль второго плана, и её вырезали при монтаже.

«Умереть на сцене»? Так, что ли?

Умереть напрасно.

Лина Монестье, знаете такую?

Нет.