– Вот! Закрой глаза и сделай хоть какое движение, не важно, красивое или вовсе простое, лишь бы от души. Не спеши. Не хмурься, ты ужас какой серьезный. Не бойся.

Нэрриха рассмеялся: еще никогда дети не уговаривали его – не бояться. Странный день. Он слушает невнятные наставления и верит: в словах содержится польза. Что особенное можно «сделать» в память о радости видеть Вико – живым? Главным пожалуй, было движение крыльев несуществующего мотылька, когда тот взлетел с ладони. Ноттэ повел рукой, пытаясь уловить сгинувшее. В запястье тотчас вцепилась Зоэ.

– Ага! Можешь ведь! Моя бабушка так и говорила: не добавляй от себя и не выдумывай. Сколько запомнила – и ни полушага впустую, сколько есть тепла – и не более, чего тряпкой-то махать? Ветер – он не бык… Ты двигался тепло, без обмана. Пока хватит. Пока что.

– Сложно учишь. Что же это за танец – на одно движение?

– Когда моя бабушка собиралась танцевать, она только шла, а все уже не дышали. Это внутри, как вода в кувшине. Ты собрался топать ногами, хотя был пустой. Она была – полна. Вот.

– «Вот» – это вместо всего, что ты сама не усвоила, – догадался нэрриха, раскрывая глаза и улыбаясь. – Спасибо, малыш. Очень давно никто не дарил мне такой основательный кусок ответа. Я буду думать и постепенно пойму, к какому вопросу он подходит. Идем, тебе пора отдыхать. Сколько губы ни кусай, зевок заметен. Я был бы рад поговорить с твоей бабушкой.

– Будь она жива, меня никому не отдали бы, – поникла Зоэ. – И ты прав, я ни разу еще не выходила на площадь и не была полна. Знаешь, как страшно решиться? Это же надо до донышка, не жалея тепла и зная, зачем…

Зоэ зевнула, пожала плечами и послушно покинула каюту, подталкиваемая в спину. Прошла, куда вели, улеглась, укуталась в одеяло и закрыла глаза, кивнув без слов на пожелание отдохнуть и не переживать ни о чем. Нэрриха постоял, пытаясь повторить движение руки, обозначившее мотылька. Не смог, отмахнулся от глупостей и вернулся на палубу. Посидел рядом с Вико, обсуждая невинное и неопасное – погоду и улов рыбы на ужин. Уточнил, где теперь вещи, принятые с борта шхуны. Кивнул и спустился в трюм.

Сундук покойного Борхэ был заперт. Нэрриха с усмешкой взломал замок. Башня, как и любая другая людская власть, в честность не верит. Есть ненарушенный замок? Значит, ты не просто вор, но вор ловкий, коварный вдвойне. Клянешься на священной книге, что не вскрывал и даже не помышлял о подобном? Ты еще и лжец, да хуже – богохульник… Одним движением кинжала Ноттэ снял с себя неизбежные обвинения и приступил к осмотру содержимого. Он вынимал вещи по одной, встряхивал, проверял у одежды карманы и подкладку, у книг – переплеты, у шкатулок – стенки, дно и крышку. Монеты ссыпал в заранее приготовленную миску. Сомнительное имущество отодвигал в сторонку. Неинтересное, обыкновенное – сворачивал, чтобы после осмотра вернуть в сундук. Изредка щурился, поглядывал в проем люка, ожидая разрешения шуточного спора, затеянного с самим собою.

Бэто явился любопытствовать через час по внутреннему ощущению времени. То есть терпел, сколько мог и еще немного, ровно как от него и следовало ожидать в его азартном возрасте… Пришел не абы как, с масляной лампой, которую предъявил, как весомый повод для посещения трюма.

– Темно тут, – для надежности уточнил Бэто.

– Если загораживать спиной свет? Да, тогда темновато, – не оспорил Ноттэ. – Не шарахайся, пришел – значит, пришел. Вешай лампу, спасибо.

– Я подумал: если бы было нельзя, вы сказали бы, что совсем никак, настрого. Про язык добавили, – не пряча улыбку, отметил Бэто.

– Принеси короб или корзину, тут имеются женские вещи. Может, куплены впрок для Зоэ, а может, еще кто трепыхался у паука Борхэ в сети, но спасти ту муху было некому, – задумчиво проговорил Ноттэ, указывая на пухлую стопку одежды. – Сумку принеси. Я кое-что отложил себе.

– Деньги должны достаться Зоэ, – внятно выговорил помощник капитана, глядя собеседнику в глаза, моргая, краснея, но не меняя строгого тона. – Там, на палубе, все так думают. Опекуном злодей назвался – путь исполняет, что следует. Мертвый он может и пользу принести.

– Да, от живых вреда куда больше, – согласился нэрриха. Вздохнул и добавил: – А уж мороки…

Бэто просиял, сочтя себя вполне въедливой «морокой», метнулся к люку, принял с палубы корзину и короб, заготовленные заранее. Вернулся, сел у горки женских вещей и начал бережно перекладывать их в короб. Монеты из миски, не ожидая указаний, он сразу ссыпал в кожаный кошель и уложил на дно. На дневники и книги в засаленных кожаных переплетах косился часто и жадно. Вздыхал, несколько раз украдкой щупал уголки страниц, но замечал неодобрение и отворачивался.

– Никогда не пробуй связываться с жульем, – посоветовал Ноттэ. – Ты безнадежен в этом отношении. Честность – она вроде фонаря: тебя видно всем, а самому тебе никого и не различить в тенях. Не сопи. Самая большая книга по весу и размеру, эта вот – лоция. Она не нужна мне. Вскрою переплет, осмотрю. Если что найду, заберу. Прочее достанется тебе.

– Спасибо.

– Гранд обязательно допросит. Не лги, что не спускался сюда и не подглядывал. Хочешь спрятать большую тайну, выдавай малую, краснея и заикаясь. Мол – да, аж чесалось, как донимало любопытство. Денег не брал, зато выпросил книгу. Нэрриха, дескать, посмеивался надо мной и в оплату потребовал подать на ужин икру летучей рыбы.