С точки зрения доктора, ее поведение было постыдным для замужней леди средних лет – доктор Дарувалла подсчитал, что ей было слегка за сорок. Однако Фаррух находил вторую миссис Догар привлекательной, причем в угрожающем варианте. Он не мог точно определить, что именно привлекает его в этой женщине, чьи руки были длинными и неподобающе мускулистыми и чье худое, с резкими чертами лицо было почти по-мужски красиво и вызывающе. Ее грудь, без сомнения, была хорошей формы (возможно, даже упругой), а ее ягодицы – крутыми и крепкими, особенно для женщины ее возраста, и несомненно, что ее длинная талия и вышеупомянутый пупок были дополнительным вкладом в приятное впечатление, которое она производила в своем сари. Но она была не в меру высокой, ее плечи были слишком развиты, и руки казались чрезмерно крупными и беспокойными; она перебирала столовые серебряные приборы, играя с ними, как скучающий ребенок.
Далее Фаррух бросил взгляд на ноги миссис Догар – в данный момент одна ее ступня была обнажена. Должно быть, она стряхнула туфли под столом, но все, что было видно доктору Дарувалле, – это ее освещенная солнцем грубоватая стопа; тонкая золотая цепочка свободно висела на ее удивительно мощной лодыжке, и широкое золотое кольцо охватывало один из крючковатых пальцев.
Возможно, миссис Догар привлекла внимание доктора тем, что напомнила ему кого-то, но он не мог вспомнить, кого именно. Какую-нибудь давнюю кинозвезду? Затем доктор, чьими пациентами были дети, решил, что, возможно, он знал новую миссис Догар еще ребенком, – причина его внимания к этой женщине была, помимо прочего, еще и в этой раздражающей неизвестности. Более того, вторая миссис Догар казалась моложе доктора Даруваллы не больше чем на шесть или семь лет; практически у них могло быть одно детство.
Дхар застал доктора врасплох, сказав:
– Если бы ты видел, Фаррух, как ты смотришь на эту женщину, думаю, ты бы смутился.
В состоянии смущения доктор имел неприятную привычку резко менять тему разговора.
– А ты! Видел бы ты
Дхара раздражало, когда доктор Дарувалла говорил на таком до абсурда неестественном английском; это был даже не тот английский, что в песнях с привкусом хинди, который также был неестествен для доктора Даруваллы. Это было хуже; это было что-то крайне фальшивое – вымученный британский отзвук того индийского английского, модуляции которого широко использовали юные выпускники колледжа, работающие консультантами продуктов питания и напитков в компании «Тадж» или продуктовыми менеджерами для «Британия Бисквитс». Дхар знал, что этот неудобоваримый акцент был голосом самосознания Фарруха – но только не здесь, не в Бомбее.
Спокойно, но на чистейшем английском Инспектор Дхар заговорил со своим возбужденным компаньоном:
– Ну так какой слух обо мне будем распускать сегодня? Может, мне обложить тебя на хинди? Или сегодня больше подходит английский как второй язык?
Сардонический тон Дхара и сами слова больно задели доктора, несмотря на то что такие манеры были торговой маркой персонажа, придуманного доктором Даруваллой и проклинаемого всем Бомбеем. Хотя тайный киносценарист так и пребывал в моральном сомнении относительно своего творения, это сомнение было неразличимо в беззаветной привязанности, которую доктор испытывал к молодому человеку. Публично или приватно, это была демонстрация любви доктора Даруваллы к Дхару.
Но язвительный характер замечаний Дхара, не говоря уже о жалящей интонации, с которой они прозвучали, ранили доктора Даруваллу; и все же он взирал на слегка поношенного красавца-актера с большой нежностью. Дхар позволил своей усмешке смягчиться до улыбки. Порывисто, что встревожило ближайшего официанта, находящегося в режиме постоянного наблюдения, – это был тот самый бедняга, в чей ежедневный круг обязанностей попала гадящая ворона плюс проблемные супница с половником, – доктор потянулся и схватил руку молодого человека.
На чистом английском доктор Дарувалла прошептал:
– Мне действительно очень жаль – я имею в виду, мне очень жаль тебя, мой дорогой мальчик.
– Напрасно, – шепнул Дхар в ответ.
Его улыбка исчезла, сменившись усмешкой; он освободил свою руку, которую держал доктор.
Скажи ему сейчас! – произнес себе доктор Дарувалла, но не осмелился – он не знал, с чего начать.
Они тихо сидели за чаем с какими-то сластями, когда к их столу приблизился
– Надеюсь, ви простите меня, доктор, – начал дежурный офицер; его английский был натужлив. – Примите все мои извинения, что отнимаю
– Ви не осматривать тело, доктор? – спросил полицейский; он настаивал на своем английском.