Ева Бертольдовна вскидывает одну бровь, обдавая презрительным взглядом.
— Знаешь, сколько раз я слышала эти слова в своем кабинете, Дмитриева? Чаще, чем хотелось бы. Почему-то девочки никак не поймут, что нельзя рисковать и надеяться на «авось», а нужно сосредоточиться на балете. Ты была именно такой, Юля. Целеустремленной, влюбленной в танец… Не мое дело спрашивать, как это произошло и когда. Важно одно — как можно скорее исправить эту ошибку, пока не стало слишком поздно.
— Исправить? — мой голос едва слышно.
Ева Бертольдовна складывает руки на столе перед собой и подается ко мне.
— Время сейчас тяжелое. Мы можем сказать всем остальным, что у тебя вирус, и тогда у тебя будет целых две недели, чтобы привести себя в форму. В противном случае… Ни о каком выпускном экзамене речи быть не может. Ты возьмешь академотпуск и, может быть, вернешься к обучению через год, чтобы сдать экзамены. А может не вернуться вообще. Как ты думаешь, через год тебе доверят главную партию в спектакле, как сейчас, Дмитриева? Нет. За год у нас будет новая прима Академии. А серьезный перерыв ударит по твоей карьере и, фактически, она закончится, так и не начавшись. Сейчас ты должна сделать выбор. На одной чаше весов — твое блестящее будущее. На другой — недоразумение, которое будет стоить тебе карьеры. Сделай тест, Дмитриева, и не вздумай обмануть меня. Не проси кого-то из девочек делать его за тебя. Беременность это не прыщ, скрыть ее не получится.
Глава 23
Две полоски.
Хлипкая картонка падает на пол из моих рук, исчезая где-то под раковиной, в которую я вцепилась до побелевших костяшек пальцев.
Саму тестовую полоску я, наверное, могу и не приносить. Ева Бертольдовна все поймет по моему виду, стоит мне вернуться в ее кабинет. Меня трясет, а из глаз льются слезы.
Низ живота все еще тянет, и я хотела бы сказать, что это ошибка, это невозможно, но я не знаю, как должна ощущаться беременность.
Может быть, даже эти ощущения в пределах нормы.
В дверь спальни стучат, и я вытираю тыльной стороной ладони слезы с лица и открываю. На пороге Яков. Он протягивает мне мой забытый в комнате отдыха телефон.
— Что с тобой, Юль? Что случилось? Уверен, все будет хорошо!
Плотину прорывает, слезы градом льются по щекам, и Розенберг стискивает меня в объятиях. Гладит по голове. Мне страшно, а Яков, несмотря ни на что, все еще мой друг детства, и его запах, и голос — все это осколки той жизни, которая у меня была до этих двух полосок.
— Выйди, Яков. Юле не здоровится.
Ева Бертольдовна не стала ждать меня в кабинете. Сама пришла. Розенберг пытается спорить, но против железной леди Академии он бессилен.
Мы остаемся одни.
— Ты сейчас же собираешь вещи и возвращаешься домой, — ровным голосом говорит Ева Бертольдовна. — В Академии никто не должен знать об этом. Я скажу, что ты уходишь на карантин до результатов ПЦР-теста. После мы всем сообщим, что он отрицательный.