— Господи, мне только что пришла в голову мысль! — сказал Уайлер, и его волнение усилилось. — Мы могли бы сделать заявление об этом для «Булавки»!
Затем он лег на матрас и уставился на треснувшие камни над головой, прислушавшись к тому, как умолкает общий гомон. Две свечи уже догорели и теперь зашипели. Уайлера вновь разобрал приступ кашля, он сплюнул кровью и посмотрел на красное пятнышко на своей руке. Затем вдруг слизал кровь со своей ладони, как будто не желал оставлять этому месту ни единой частички себя.
Мэтью лежал на боку на сене. Он понял, сколько всего произошло с тех пор, как он покинул Нью-Йорк, начиная с этого проклятого бала Дамоклова Меча в Чарльз-Тауне, и понял, что если будет думать об этом слишком много, то попросту потеряет рассудок. Агентство «Герральд»… Берри… Хадсон… его друзья в Нью-Йорке… все, что он пережил, все, через что прошел, не сломило его, и он не позволит себе сгинуть от лезвия меча какого-то замаскированного маньяка, который указал на него в жесте дружбы или вражды. Это было слишком для его разума, который и так был травмирован чересчур много раз за это долгое путешествие…
В какой-то момент он побоялся, что расплачется прямо здесь, в этом логове преступников, но сдержался, понимая, как будет тогда выглядеть.
Шесть месяцев в этом Аду? Как же ему выдержать хотя бы день?
Он услышал рыдания. Сначала молодой человек подумал, что это плачет он сам, и был так встревожен этим, что сжался в комок и прижал колени к подбородку.
Но это был не он — осознание этого пришло еще через минуту. Это был какой-то другой заключенный в соседней камере. Кто-то, кто, похоже, тосковал по своей семье в этих стенах и у кого была причина оставаться здесь многие годы или провести здесь оставшуюся часть жизни.
И все же Мэтью продолжал зажимать себе рот, чтобы не расплакаться. На всякий случай.
Глава тринадцатая
—
Наглый окрик принадлежал стражу Боудри, который стоял под аркой в своей кожаной треуголке, сильно наклоненной набок, и со своей опасной дубинкой, обклеенной битым стеклом. Одним плечом он вальяжно привалился к стене. Позади него маячил второй стражник — худой вытянутый человек, которого Мэтью прежде не встречал за все три дня, проведенные в Ньюгейте.
— Когда зовет
— Пошевеливайся, рыбья наживка! Я тут состариться успею, пока ты дойдешь!
Мэтью прошел по ступеням туда, где его ожидали двое охранников. Он прекрасно знал, что за ним наблюдают — в последние два дня после появления Альбиона за ним наблюдали постоянно, а также перешептывались и глядели с опаской. Никто не знал, что нужно было сделать этому молодому человеку, чтобы привлечь внимание Альбиона, но новость о том, что он его привлек, уже распространилась по всему Ньюгейту, хотя ни Боудри, ни кто-либо другой из местных стражей об этом не упоминал. Возможно, они придерживались политики умышленного игнорирования или незнания.
— Шевелись! — Боудри толкнул Мэтью, когда он того не ожидал. Мэтью прошагал по запутанному коридору, минуя арку Будапешта. Они подошли к лестнице, ведущей к тяжелой железной двери.
— Стой, — скомандовал Боудри, и Мэтью послушался.
Послышался металлический лязг связки ключей, которая была практически музыкой для ушей молодого человека — пусть и музыкой весьма грубой.
— То, что они заставляют меня тут делать, — проворчал Боудри, когда один из ключей скользнул в замочную скважину. Послышался щелчок. — Недостойно такого мусора, как этот, — он отдал ключи второму стражнику. — Больно много чести!
Второй страж, вызволив запястья узника, тоже пробормотал какую-то жалобу, однако наклонился, чтобы освободить лодыжки Мэтью от цепей. Когда ноги были освобождены, второй охранник перекинул цепи через плечо, пока молодой человек потирал уставшие запястья.
— За тебя заплатили взнос, — сказал Боудри. — Но если ты сделаешь что-то, что даст повод снова тебя заковать, мы не помедлим с этим.