Воскресный день мы действительно провели вместе. Я рассказала ему про свое агентство, которым страшно горжусь. Про Артемия и Илларию Венедиктовну. Про маму с Сережкой. Про своих подруг. Про смерть папы. Я плакала и смеялась, а Петрович обнимал меня и укачивал, как маленькую.

Перед тем как забрать Сережку, я отвезла Петровича домой. Он жил в маленькой блочной пятиэтажке. Подниматься в квартиру я не стала. Развернулась во дворе у помойки и поехала к маме.

Запершись с ней на кухне, я выложила ей все, что случилось со мной на этой неделе.

– Ой, Алиса, – покачала головой мама, – не было ни гроша, да вдруг алтын. Я тебя очень прошу, девочка моя, не влюбляйся сломя голову. Ты же ничего о нем не знаешь. Может, он брачный аферист. Ни кола ни двора, а тут ты, с квартирой, деньгами, положением.

– Не бойся, мамочка, – улыбнулась я. – Во-первых, я чувствую, что он не такой. Он настоящий, понимаешь. Артемий – из папье-маше. Павел – из целлулоида. А этот настоящий. А во-вторых, я обещаю тебе, что не наделаю глупостей.

Про Шаповалова я маме тоже рассказала. Посочувствовав свалившейся на него беде, ко всему остальному мама осталась равнодушной. Впрочем, как и я. Мы с моей мамочкой никогда не гнались за деньгами. Любовь для нас гораздо важнее.

Будучи еще замужней женщиной, я иногда думала: от чего зависит удовольствие, получаемое в постели?

Моего скромного жизненного опыта на глобальные обобщения явно не хватало, но, в принципе, один ценный вывод я смогла сформулировать уже тогда. Испытываемый оргазм прямо пропорционален твоим эмоциям. Причем знак этих самых эмоций никакого значения не имеет, он с совершенно равным успехом может быть как положительным, так и отрицательным.

Пока моя любовь к Артемию была безоблачной, я, совсем юная и неопытная, была уверена, что у нас с мужем в сексе царит полная идиллия. То, что я всегда изучала люстру на потолке, меня совершенно не смущало. Я верила, что так и надо.

Первые сомнения появились как раз в тот момент, когда семейная лодка дала течь. Зато пока я всячески заделывала пробоины смолой, то есть испытывала просто неописуемые эмоции (обида на Артемия, ярость, ненависть к Илларии – чего там только не было!), я снова утвердилась в мысли, что мне очень хорошо с этим мужчиной, а значит, его надо сохранить во что бы то ни стало.

С моим ботаником я не испытывала совершенно никаких эмоций, а потому лежать с ним в постели было все равно что прикладывать к себе свежезамороженную рыбу. Павел подарил мне то, что циничная Настя называет новым эмоциональным опытом, а потому свежесть срываемых кувшинок поначалу приводила меня в экстаз. В последнее время, честно признаюсь, кувшинки выглядят слегка подвядшими и попахивают.

Чувство к Петровичу охватило меня как шторм. И испытываемый мною плотский восторг поэтому тоже был сродни шторму. Я даже и не думала, что так умею.