На задворках бывшей сортировочной станции, превращённой волей разделившихся советских начальников в приграничную железнодорожную таможню, было очень тихо. Загнанный на самый крайний путь литерный поезд постепенно остывал, слегка пощёлкивая сокращающимся металлом конструкций. Время уже давно перевалило за полночь, горели мерцающим светом галогеновые фонари, не оставляя теней на спецплощадке для спецпоездов. Сменился караул, кому положено спать – спали, кому положено охранять – охраняли. Всё шло обычным порядком, за исключением одного – разрешения на дальнейшее движение поезда получить так и не удалось. Украинские таможенники всё время сдвигали сроки выпуска поезда, ссылаясь на некие важные, но совершенно туманные для российской стороны обстоятельства. Проблему пришлось решать через Москву, связавшись с руководством Росатома. Какие скрытые дипломатические и иные пружины привели в ход высокие начальники, для начальника поезда и командира его охраны, осталось неизвестным. Им был важен достигнутый результат.

В полвторого ночи таможня наконец-то дала добро. Поданный с огромным запозданием незалежный электровоз лязгнул сцепкой. Безусый помощник машиниста соединил тормозные шланги и прочие внутрисоставные коммуникации и дав короткий гудок, начал вытягивать состав в сторону венгерской границы. До которой, правда, ещё оставалось несколько украинских областей и больше тысячи километров.

За ночь по утверждённому графику планировали проехать Харьковскую область и добрый кусок Полтавской. Теперь больше чем на выход к полтавско-харьковской административной границе руководству поезда рассчитывать было не на что. Если, конечно, не будет очередных сюрпризов, заботливо подкинутых чиновными тружениками транзитного государства. Отношения в последнее время между некогда братскими республиками СССР медленно, но неуклонно ухудшались. Было ли причиной тому ярое стремление Украины в Европу или очередной чисто коммерческий скандал, инициированный российскими властями, для простых граждан было неважно. Метастазы высокой политики на низовом уровне зачастую трансформировались в банальный срыв договорных обязательств. Исключительно по местным, не зависящим от воли договаривающихся правительств, причинам. Мало ли что взбредёт в голову маленькому чиновнику на границе, придерётся он к ширине абзацев или плохо пропечатанной в инвойсе запятой, и легко замаринует транзитёра на много часов до «уточнения соответствующих обстоятельств». Сам чиновник при этом будет строго следовать утверждённой сверху инструкции и что самое главное, явно и неявно высказываемому вышестоящими боссами настроению. Есть пожелание досадить москалям? Много есть способов ублажить сей посыл! Ведь, всё что скрывается за тенью защиты национальных интересов, будет способствовать продвижению по службе того, кто вовремя поймает и выполнит очередной изгиб начальственной линии.

Миша Тор спал. Его не интересовали проблемы высоких властей и косяки местных исполнителей ему были неинтересны. Он привык ловить хорошие моменты в жизни и наслаждаться ими на полную катушку. Тот, кто служил, подтвердит, что сладкий сон для солдата одно из главных, но, к сожалению, редко исполнимых для него удовольствий.

Снился ему тихий осенний лес, ещё укрытый пожелтевшей листвой. Миша шёл, вороша низовую поросль раздвоенной на конце палкой. Палку он подобрал на опушке, приметив её в груде поваленных ещё в девяносто пятом году берёзок. Вытащив из ножен универсальный тесак, Миша обкорнал деревяшку, удалил всё лишнее. Получился удобный посох, высотой до плеча с небольшой рогулькой на узком конце. Ей удобно искать в траве и под лапами елей большие и маленькие грибы. Наклоняться только за облюбованным Мишей трофеем. Самодельная пайва уже наполовину полна собранными дарами леса. Пора поворачивать обратно, дойти вон до того камня и под углом к пройденному маршруту выйти к станции узкоколейной железной дороги. Там под навесом из оцинкованного профнастила дождаться маленького, как игрушка, состава и не спеша доехать до города. В компании таких же затаренных дарами уральского леса грибников и спешащих домой садоводов, нагруженных любовно выращенным за короткое лето урожаем сверх всякой меры.

Добравшись до одинокой скалы, Михаил с наслаждением поставил грибную тару под ближайшей к каменной глыбе ёлкой и лихо вскарабкался на вершину, практически не прибегая к помощи рук, лишь изредка упираясь в замшелую скалу посохом. Давно он здесь не был, с прошлого лета, и ничего вокруг за это время не изменилось. Он уселся на край одного из окружающих скошенную вершину выступов, посмотрел в закатную сторону. Всё так же вдалеке слева возвышалась обрубленная громада Вёсёлой, вдалеке справа уходили к северу увалы Керкинских гор. Прямо блестел край Чёрного озера, давшего имя приютившемуся рядом посёлку. Если присмотреться в хороший бинокль, вот там, рядом с характерным изгибом береговой линии, можно было рассмотреть дедовский домик.

– Любуешься?

Михаил обернулся. Дед сидел в своём любимом, сделанном из редкого в этих широтах клёна, кресле. На разделяющем деде и внука скоблёном деревянном столе лежали брошенные небрежным веером старые газетные вырезки. Присмотревшись, Михаил узнал в них найденные на чердаке «приветы с войны». Шевельнувшись, он с наслаждением вытянул ноги, вызвав скрип такого же старого, как сидевший напротив ветеран, табурета. Стульев Пётр Мартынов не признавал, а кресло в доме было только одно – его личное.