Узнать в Соленом беглого зека особого труда не представляло. Черные ватники вольные люди здесь не носят.

Пес продолжал ворчать, шерсть у него на холке встала дыбом. Хозяин поглаживал его, стараясь успокоить.

– Дашь водицы? – спросил Соленый.

– Проходь, напейся, – ответил бородач, пропуская его в избу. Урман изловчился и хватанул-таки нежданного гостя за голенище кирзового сапога.

– Тить мне! – прикрикнул на него хозяин и вновь загнал под крыльцо.

Усадив Соленого на широкую дубовую лавку, бородач стал накрывать на стол. Шмат сала, неочищенную вяленую тушку горбуши, алюминиевую миску с вареной красной икрой. Эмалированный бидон с самогоном – само собой!

– Хлеба нема, – угрюмо сказал хозяин.

– Без хлеба сойдет, – ответил Соленый, присаживаясь ближе.

Ели молча, следуя непреложному закону тайги: пришлого сначала кормят, а уж потом пристают с расспросами. Выпив добрые две кружки крепчайшего мутного самогона и вычистив деревянной ложкой миску с икрой, Соленый насытился. Хозяин лишь пригубил из своей кружки и символически закусил ломтиком сала, который отрезал здоровенным ножом.

– Чаво побёг-то? – задал первый вопрос бородач.

– Да там, знаешь, не сахар…

– Знаю, – насупился бородач. – Поболе твово знаю. Сам красненькую[21] тянул от звонка до звонка. Берия, сука лупатая.

– Враг народа, что ли? – Соленый посмотрел на него с интересом.

– А чаво, не кажусь?

– Не похож.

– Чем жа?

– Говоришь по-местному. Политики все городские, грамотные.

– А я не городской. С Горошинского лагеря политик сбёг. Перад самой войной было. А я тамо-тить жил аккурат неподалеку, на хуторе. Ну дык, значица, укрыл я его. А чекисты стукали чераз месяц. И его заарестовалы, и меня до кучи. Вот в Соловецкий монастырь и угодил. Патома вышел и сюды Подался. Домишку срубил. С тех пор и живу тута один бобылем.

– А чем живешь-то?

– Зверя в тайге беру. Соболя тута кондовые! Рыбка горбуша опять же на нерест рядом по речке проходит. Это в октябрях. Добываю, в охотхоз сдаю. Тута рядом, три дней пёхом.