— Государь мой, они не имеют на это права! — взорвался Дассин. — Вы помазанный Наследник Д"Арната!
Я повернулся к нему, собирая свою убежденность, словно хрупкий щит, противостоящий его гневу.
— У них есть право, Дассин. Они — и ты один из них — мой народ, и между нами не может быть ничего, кроме доверия.
Я верил в сказанное мной и подумал, что было бы мудро пообщаться теснее с Гар"Деной, Мадьялар и даже Й"Даном, но у меня не было сил спорить. Мне нужно было выйти из этой комнаты.
— Я не знаю, как много времени займет полное восстановление. Прошу вас набраться терпения и передать… моему народу… быть добрее сердцем. А пока желаю вам доброго утра.
Я повернулся к ним спиной и поспешно удалился.
Дульсе открыл передо мной дверь. Мне показалось, что в его миндалевидных глазах промелькнули искорки смеха. Не способный достаточно быстро передвигать свои босые ноги, я вернулся к себе той же дорогой, что и пришел. Суровая простота моей кельи приветствовала меня — голый камень не предлагал глазу никакого разнообразия, сохранял воздух спокойным и неподвижным, защищал от возмущенных вопросов, которые, казалось, преследовали меня на всем пути сюда. Единственное свидетельство того, что я добрался до кровати, прежде чем провалиться в сон, — в полдень, когда Дассин пришел будить меня, чтобы продолжить нашу работу, я лежал под одеялом.
ГЛАВА 6
Прошел не один день, прежде чем у нас с Дассином появилось время разобрать, что же произошло на встрече с Наставниками. Он не допускал никаких послаблений в занятиях, а мои путешествия по памяти все больше меня тревожили и не оставляли мне сил на споры о политике.
Я заново переживал пору, когда лейранские захватчики выяснили, что в Авонаре живут чародеи — в Авонаре человеческого мира, моем родном валлеорском городе. Благодаря своей должности в Юриванском университете я избежал последовавшего уничтожения. Но мне пришлось немедленно бросить свои занятия и пуститься в бега, объяснив немногим ни о чем не подозревающим друзьям, что я устал от науки и собираюсь поискать счастья в большом мире.
Вместо того чтобы вращаться в той среде, которой могли бы ожидать от меня мои коллеги, я растворился среди беднейшего люда Четырех королевств, занимаясь всем, чем придется, чтобы прокормиться. Я намеревался так долго хоронить свою прежнюю жизнь, сколько потребовалось бы, чтобы обо мне забыли. Я не осмеливался использовать ни малейшее волшебство. Такое отрицание самого себя было невероятно болезненным как для тела, так и для души. Я оставался Целителем и неизбежно сталкивался с теми, кто нуждался в моем даре. Я не мог отказать им. Поэтому, нигде не задерживаясь надолго, я странствовал по дальним окраинам Лейрана, Валлеора, Керотеи и Искерана и по странным землям за их границами. Это было время, полное страха, и я не мог избавиться от дурного предчувствия, когда возвращался в озаренный свечами лекторий.
На протяжении всех этих дней Дассин прямо-таки кипел от злости. Он фыркал, замечая малейшую слабость с моей стороны, а его кабинет выглядел так, как будто его обшарили мародеры. Мы и раньше не разговаривали много, но молчание всегда было глубоким и уютным. После визита Наставников сам воздух, казалось, был полон раздражения.
Внести ясность в отношения с Дассином было невозможно. Он никогда не спрашивал, что я пережил в путешествиях, хотя, казалось, всегда знал, были они приятными или прошли особенно тяжело. Я ломал голову, не может ли он «подсматривать», как я проживаю свои жизни. Или, может, он все уже знал заранее. Со своей стороны, я мог предсказать его действия с удивительной точностью: от того, как он закроет книгу или когда примется растирать больную ногу в сырой день, до того, какими словами он меня разбудит. Смена его настроений расцвечивала мои дни. Смутные воспоминания о нем со времен детства Д"Нателя не объясняли нашей близости.
Утверждение Экзегета о том, что до того, как я предпринял вторую вылазку на Мост, я десять лет жил у Дассина, весьма заинтересовало меня. Дассин объяснил, что первая, неудачная попытка пройти по Мосту в двенадцать лет оставила меня неспособным к логическому мышлению и человеческому состраданию. Если это было правдой и только после этого я стал жить у Дассина, откуда во мне взялось это странное чувство родства с ним? Неужели я знал его и в другой своей жизни?
Я давным-давно уже поклялся не обрекать себя на подступающее безумие, задаваясь подобными вопросами, но теперь к списку мучительных тайн прибавились еще и обвинения Наставников. Однако дни шли, а Дассин продолжал со стуком ставить на стол тарелки с супом и хлебом, пинать упитанных котов, забредающих в кабинет, и сваливать свечи кучей, вместо того чтобы заботливо убирать их после занятий.
— Подъем! Мир не будет ждать тебя вечно.
Я высунул ноги из-под одеял, пытаясь оттянуть миг, когда придется открыть глаза и оторвать голову от подушки. Но как только одна ступня коснулась каменного пола, чья-то рука стащила с меня одеяла, подставив мою нагую плоть струям холодного воздуха. Подушку из-под щеки грубо выдернули. Звезды за окном подсказывали, что дело близилось к полуночи. Я должен был выяснить, что встревожило Дассина.
Я нашарил свою одежду и поплелся в лекторий. После своих путешествий часто я бывал не в состоянии даже разговаривать, но Дассин не допускал ни малейших отсрочек, если сам был готов начать занятия, так что мне пришлось поторапливаться.
— Дассин…
— Так ты уже готов? — Бормоча и поругиваясь вполголоса, он расставлял свечи по кругу.