Кто-то не сумел вовремя отойти, кто-то принял огонь на себя, а кто-то вскрыл важный объект ценой собственной жизни.

Архитектор Щусев сделал кольцеобразный мемориал на одном из холмов рядом с Дубной, и там золотыми буквами на красном мраморе были выбиты имена спецназовцев, отдавших свою жизнь за победу. А в центре располагалась скульптурная композиция Веры Мухиной, изображавшая группу на выходе. Восемь человек: два бойца, радист, снайпер, сапер, пулеметчик, гранатометчик и командир группы.

Мемориал получился совсем не помпезным, а очень спокойным. Были даже скамейки, где можно было посидеть рядом с отлитыми в бронзе солдатами.

Тяжелее всего Новикову было видеть детей и жен погибших, словно это он был виновен в их смерти.

На торжественной церемонии прощания, когда новые тысяча двести восемнадцать фамилий встали рядом с именами тех, кто погиб ранее, маленький мальчишка лет четырех, в тонком пальто подошел к Кириллу и, словно взрослый, вытянулся по стойке смирно.

– Товарищ генерал-полковник, разрешите обратиться.

– Обращайтесь, товарищ октябренок. – Новиков сжал кулаки до хруста и кивнул малышу словно равному.

– Мама говорит, что нас, наверное, выселят в Талдом, а можно мы будем иногда приходить сюда, к папке?

– Никто никого не выселит. – Новиков присел так, что его лицо оказалось вровень с мальчишкой. – У тебя погиб один отец, а вон сколько их еще, – Новиков кивнул на стоявшие в парадных коробках батальоны. – И пока хоть кто-то из нас жив, никто вас не даст в обиду. Твой отец погиб, твердо зная, что наша огромная семья не даст в обиду наших близких. Тебя, твою маму и других. И если что, можешь на меня рассчитывать. Да?

– Да, товарищ генерал-полковник, – серьезно произнес мальчишка и кивнул.

– Нет, пока просто дядя Кирилл, или просто Кир. – Новиков снял с себя фуражку и, стянув с мальчишки старенькую вязаную шапку, надел фуражку на стриженую голову малыша. – А вот подрастешь, выучишься да придешь служить в Корпус, тогда все по уставу.

Когда мальчишка убежал, Новиков обернулся к начальнику штаба.

– Алексей Иванович, а откуда вообще пошла эта волна, что будут переселять семьи погибших?

– Да постарался тут один. – Готовцев хотел сплюнуть, но удержался. – Мразь. Хотел прогнуться перед руководством и освободить квартиры.

– И? – Глаза Новикова полыхнули такой ледяной синевой, что даже прекрасно знавший его адъютант поежился.

– Наверное, уже получает обмундирование в штрафбате вместе с несколькими такими же инициативными товарищами. Поставили на это место одного из наших инвалидов, майора Никитченко. У него не забалуешь.

– Хорошо. – Кирилл помедлил. – И нужно будет еще назначить кого-то из ветеранов куратором всех семей, оставшихся без отцов или матерей. Чтобы внимательно смотрел, как там в семьях и что. Пробей под это дело должность в штатах и фонды. Пусть все будет официально.

– Сделаем. – Начштаба кивнул.

На май месяц в трех огромных «котлах», Ровненском, Каунасском и Кишиневском, было окружено более двух миллионов солдат Еврорейха, и любые попытки их деблокирования жестко пресекались. Герингу не удалось наладить воздушный мост, и в окруженных группировках начался голод. Последней каплей, сломившей сопротивление войск, была бомбардировка штабов, уничтожившая руководителей, в числе которых оказались генералы Гот и Леклерк.

После этого сдача в плен приняла лавинообразный характер, и эшелоны с будущими строителями Байкало-Амурской магистрали надолго заняли свободный подвижной состав НКПС.[97]