2

Большое преступление, как правило, начинается с замысла. Опустим бытовую пьяную поножовщину. Человек, всерьез планирующий и подготавливающий убийство, — уже убийца, хотя бы перед собственной совестью. Следующий шаг — осуществление задуманного — делает его виновным и перед людьми, и перед законом.

Всё просто. Подойдя к черте и заглянув за нее, нельзя не содрогнуться, но, закрыв глаза, человек переступает черту, отделяющую его от честных людей, и вступает в общество преступников. Потом придется уповать на неуязвимость и оправдывать себя в собственных глазах. Многое можно себе доказать, можно постараться забыть, только вернуть ничего нельзя — шага назад не бывает. Разве попробовать стереть эту черту совсем? Растоптать ее, размазать, разорвать, перепутать правду с ложью, закон с преступлением, смешать правых и виноватых. Обоснование? Обстоятельства, которые всегда сильнее, порядки, которые не нами установлены.

Титова влекла не обида, а справедливость, как он ее себе представлял. Искаженная теория естественного отбора в каком-то смысле. Ему всегда было интересно понять, как считающий себя адекватным человек, сознательно идущий против закона, объясняет себе свое намерение. Ведь не может же так быть, чтобы он, этот человек, совсем не страдал, не переживал или не сомневался? Страх за свою бессмертную душу, наверное, ему не известен, но как минимум опасение, что все однажды раскроется? Должно же быть что-то?

Теперь он сам идет в этом направлении по четной стороне улицы Проектируемый тупик, ищет дом одиннадцать на противоположной стороне. Сегодня, средь бела дня, улица, плотно застроенная панельными пятиэтажками, выглядит обычно, то есть совсем не зловеще, как несколько дней назад, когда он сюда попал впервые.

Конечно, той ночью он был здорово нетрезв, и нетрезвость сгущала и без того густую темноту района. Однако гуще, чем сгустившаяся темнота, казался ему силуэт идущего впереди нового знакомого. Должно быть, сам нечистый подослал к Александру Титову этого опасного господина, чтобы помочь разрешиться от разрывающего грудь, пугающего бремени. Подал знак и открыл плотину. А может быть, кингстоны. Или и то и другое. Вся ситуация сложилась таким образом, что бездействовать дальше ему казалось непростительным.

Синие номера домов незримо толкали Александра к цели, они подгоняли его, переставляли ноги. Вот девятый дом, вот и одиннадцатый. Грязно-серая коробка, безликая, как плакатный образ строителя коммунизма на солдатском плацу. Дальше хода нет, пришел. Он остановился. «Может быть, не сегодня? — трусил Титов, понимая, что никогда не будет полностью готов. — Допустим, завтра, когда окончательно настроюсь, когда перестанет трясти». Что-то внутри вдруг толкнуло его вперед, он нехорошо улыбнулся, то ли сожалея о прошлой жизни, то ли приветствуя новую, незнакомую, и решительно пересек улицу, преступив заодно и черту.

Низко склонив голову прикрытую капюшоном толстовки, Титов прошел через сканирующие взгляды старушек, сидящих двумя рядами на лавках друг напротив друга. Несколько ступенек вверх и направо. Дверь квартиры номер два на первом этаже оказалась заклеенной полоской бумаги с подписью и печатью. Опечатана? Он тупо уставился на бумажку, пытаясь прочитать надпись, но буквы издевательски плясали и выпрыгивали. Тяжелый дух подъезда вкупе с волнением не давали сосредоточиться.

— Вы постучите, только громче, — услышал Александр женский голос и обернулся на квадратный свет в конце короткого тоннеля. — Он дома должен быть, гад. Не выходил, кажись, еще сегодня, если вчера приходил. Звонок-то ему перерезали уже, так что долбите в дверь механическим путем, по старинке. Не обращайте внимания на бумажку, в этой квартире старичка убили, Федора Ильича, на Крещение, и помещение под арестом состоит. А этот живет из милости с разрешения участкового.

Титов постучал «по старинке», и дверь сразу открылась. Из квартиры вырвалась дрожащая теплая волна настоявшегося смрада, которая зримо, как прилив, вынесла на Александра высокого широкоплечего мужчину. Титов отступил на шаг и представился:

— Я Александр. Помните меня, Михаил?

Михаил сфокусировал взгляд, разобрал идущий от незнакомца свежий запах коньяка (Титов сделал глоток для храбрости), разглядел бутылку в пакете и коротким, конспираторским движением пригласил гостя внутрь. Александр прошел в помещение и огляделся.

В прошлую пятницу, в силу известных причин, ему не удалось разглядеть жилище нового знакомого. Теперь он с недоумением обводил глазами обстановку. Такой квартиры ему прежде не доводилось видеть. Все, что можно перечислить из обстановки, — грязная в подтеках газовая плита и две грязные же табуретки, батарея закопченных коричневых разномастных сосудов на подоконнике кухни. В комнате ворох источающих тлен тряпок, служащих видимо постелью. Ни обоев на стенах, ни линолеума на полу. Везде серый бетон. Стилистический минимализм разбавляли остатки пожелтевшей белой краски на потолке. Окна, кое-как заклеенные газетами, плотно закрыты.

— В комнату не приглашаю, там не убрано, я не ожидал сегодня гостей, — серьезно объяснил Михаил, открывая дверь совмещенного санузла. — Заходи, присаживайся на краешек, свет есть только здесь. Во! — он поднял палец вверх. — Последняя лампочка осталась в доме, и та — Ильича. Говорят, тут он и помер в ванной. Его нет, но дело его, как говорится, живет и побеждает! Если не ошибаюсь…