— Книги захламляют место, — сообщила Гейл, искривив верхнюю губу. — Тебе надо избавиться от них в пользу лаконичности. В стиле минимализм. Именно таким будет мой салон красоты: белые стены, белые стулья, белая… туалетная бумага.

К своему ужасу я заметила, как Гейл взяла с полки «Трещину во времени» Мадлен Л’Энгл, и открыла ее с таким хрустом, что страницы хрупкого переплета вывернулись наружу.

— Она не будет тебе интересна. — Я с трудом вытянула роман из ее рук, крепко обхватила его руками и прижала к груди. Книга принадлежала маме. Бабушка рассказывала, что Кристин любила ее читать под яблоней в конце сада. Я могла бы пересказать роман наизусть от корки до корки, так много раз его перечитывала. Осознание того, что пальцы мамы прикасались к страницам, дарило удивительные ощущения, как плавание в теплой шелковистой воде.

Гениальная книга, главную героиню которой, Мег, я идеализировала. Будучи маленькой мне нравилось представлять, что мама все еще жива, и что наша семья будет как у героини: с красивой мамой-ученым я отправлюсь в приключение во времени и в пространстве, чтобы найти Тессеракт или убийцу человечества.

Неудивительно, что мне потребовалось много времени, чтобы обрести уверенность. Я — прирожденный конформист, редко оспаривающий власть, поэтому в школе отчаянно пыталась подстроиться под других детей. Но моим доминирующим желанием были упорная работа и отличная учеба. В Черрифилд, если все в порядке с головой, не хочется демонстрировать ум, что ставило меня в непростое положение. С одной стороны, нестерпимо хотелось добиться успехов в учебе, а с другой — сделать это как можно незаметнее. Я специально не поднимала руку, когда знала ответ. Я прятала тетради с упражнениями, а позже, открыв их и увидев пятерку, сияла от удовольствия. Но все изменилось, когда я стала лучшей ученицей в научных дисциплинах и обнаружила себя сидящей рядом с Эдом.

Он пах мальчишкой, но не тем запахом подросткового созревания, как другие. Его запах был приятным, сухим и теплым, почти как аромат печенья, если только он не обливался «Линксом».^[14] Парадоксально, но тот факт, что мне нравился его запах, был одной из многих причин, почему я чувствовала себя комфортно рядом с Гейл, даже когда она, хихикая, рассказывала анекдот о грудных имплантах подруги мамы, взорвавшихся в самолете по пути в Болгарию.

Мы едва разговаривали с ним первые несколько уроков: просто сидели рядом, терпя присутствие друг друга. Поэтому, когда, в один прекрасный день готовясь к биологии, я услышала его голос, была удивлена:

— Мы будем препарировать лягушек?

Бледное восковое лицо мальчика покрыла легкая испарина.

— Думаю, да, — промямлила я.

— Понятно… Я… уф.

Я отвернулась, притворившись, что не расслышала, но успела заметить, что его слегка качает.

— Что-то не так? — прошептала я.

— Просто… У меня проблемы с этим. — Он ухватился за край стола, чтобы удержаться на ногах, а костяшки на его руках побелели.

— Да, какая ерунда, лягушки, подумаешь, — с надеждой усмехнулась я, но он остался глух к моему остроумию. — Нет, правда. С тобой все в порядке?

Он с трудом кивнул.

— Я уверена, что тебя отпустят, если тебе нехорошо.

Но он повернулся и посмотрел на меня так, что стало ясно одно — он не из тех, кто так быстро сдается.

— Я в порядке.

Эд не был в порядке, но доделал упражнение до конца. И только когда учитель велел классу вскрыть живот лягушки и посмотреть, что последним она съела, мой сосед не выдержал. Ему стало плохо, по вискам заструился пот. Удары моего сердца отдавались в ушах, и подняв глаза, я увидела, что мистер Кэгг стоял к нам спиной. Эд, закрыв глаза, надувал щеки, а скальпель выпал из его рук. Я еще раз проверила, смотрит ли на нас учитель, подняла скальпель и сделала надрез на животе его лягушки. Затем толкнула Эда, чтобы тот открыл глаза и сунула скальпель в его руку. Подошел мистер Кэгг и произнес: