– Есть еще кое-что, – говорил Вик. – Своего рода генетический императив. Он зашит глубоко и привязан к конкретному месту. На протяжении большей части своей жизни птица эта испытывала непреодолимое желание добраться туда, особенно после всех модификаций в человеческую сторону. Она содержит в себе послание, но я не смогу его прочесть – очень уж надежно зашифровано.
– Значит, мы должны отпустить ее? – предложила Рахиль с настоятельной интонацией.
– Да. После всего, что… если сможем. Ее нельзя вылечить обычным способом. Какие-то ее части безвозвратно утрачены, и что-то я восстановить не смогу. Я даже не понимаю, для чего это все было нужно. Но я могу сохранить то, для чего она была создана. Удалю жесткие формообразующие факторы. Координаты останутся, но то, что я вылеплю из этого… этого бардака… сможет выбрать для себя, что делать и куда идти. Уж такой-то возможности у нее давненько не было.
В итоге получилось целых четыре Птицы. Ровно столько вытащил Вик из резервуара. Остатки того, что некогда было живым плащом, безучастно опускались на дно, где их съедал сонм маленьких рыбок – илистых прыгунов и еще каких-то, безымянных, до ужаса скрытных. Фрагменты плаща закручивались в мутной воде в видимом подобии жизни, будто вздымаясь и опускаясь по собственной воле, но на самом деле то была воля рыб, пировавших останками, – их быстрые колючие поцелуи отрывали от непригодной материи кусочек за кусочком, и ее становилось все меньше и меньше. Мертвым клеткам было все равно, движутся ли они, идут ли из уст в уста, отдают ли им напоследок почести.
Двух Странных Птиц вынесла на балкон Рахиль, еще двух – сам Вик. Маленькие, как вьюрки, вышли эти птички. Серенькие, быстрые и умные. Идентичные – но каждая полагала, что является одной-единственной и хранила всю память остальных. Посмотрев друг на друга, птички зачирикали, обмениваясь сведениями и координатами, общаясь на секретном языке всего сущего. Их мысли протекали по практически не изменившимся былым руслам – столь быстрые, столь пронзительные.
Обретенная вновь телесная легкость казалась чудом, праздником и таинством. Весь их лишний вес теперь опускался вместе с клочьями плаща на дно резервуара с рыбками.
Вик и Рахиль подбросили Странных Птиц в воздух – торжественно, со смехом, точно благословляя. Ладони разомкнулись, отпуская их в воздух над загрязненной рекой. И Птицы взмыли, выше и выше – взлетели к самому небу, все вместе, бесконечно счастливые.
Помедлив, они развернулись и посмотрели на мужчину и женщину на балконе, и лишь потом устремились за реку и произраставшие на ее берегах рощи, навстречу югу.
Они больше не были Единой Странной Птицей, но Странной Птицей останутся вовек.
Куда стремиться?
Возможность лететь, выбирая вольготно направление, повергали в дикий восторг. Из четырех Птиц три направились туда, куда звал их чудо-компас – на юго-восток. И возносили эти Птицы песнь, что некогда была заложена в них. Четвертая же захотела не иметь ничего общего ни с компасом, ни с городом, и, предпочтя стезю одиночки, улетела на север. Сестры не винили ее в том. Они продолжали петь ей, пока та не стала лишь точкой на горизонте.
А потом они полностью отдались ветру. Для них, непривыкших к легкости тел, столь долго отягощенных связью с землей, полет стал возможностью отвадить тяжкий груз памяти. Их тела сверкали на солнце, глаза и клювы ярко блистали.
Так и летели они – за город, к пустыне, оставляя позади разрушенный пик Компании и маленьких лис. Туда, где даже призрак Морокуньи до них не достанет. Через циклопические ландшафты, сквозь жаркое марево – точно стрелы, пущенные в цель. Они набирали скорость и уклонялись, петляли и снижались, летали кругами, расходились и сходились – все трое как одна-единственная, наслаждающаяся позабытой роскошью полета.
На третьи сутки их темные силуэты в небе заставили сработать похороненную давно в земле залповую систему. При их приближении она выпустила четыре снаряда, прорезавших воздух спирально закрученными шлейфами. И хоть Птицы и попытались оторваться от них разными хитросплетенными маневрами, преследователи все никак не желали отстать. Тогда одна из Птиц резко ушла в сторону, уводя снаряды за собой в пустыню.
Две Странные Птицы продолжили двигаться на юго-восток, к цели, находя поддержку в обществе друг друга. Они пели песнь, которую, как им было известно, не пел более никто.
Они спустились утолить жажду к водоему, вокруг которого росли пальмы. Оставалось пройти еще два из четырех делений компаса. Здесь к ним бесшумно (но без должной прыти) подкрался приземистый хищник с вытянутым телом цвета песка. Сорвавшись в воздух, они стали бранить его, попутно поминая добрым словом сдержанность лис.
Из предусмотрительности они продолжили двигаться вперед в темноте без остановок. Они уже долго летели без питья и привала, чувствуя, как близится искомое – им не хотелось лишних промедлений. Пульс компаса опалял изнутри обеих, стучал в ушах, заставляя звезды на небе крутиться в калейдоскопическом решете; он же давал силы двигаться, сбрасывать по мере продвижения вес, доводить мышцы до предела, чтобы вкусить рассвет в выси, далеко от наземных мародеров, безуспешно паливших по ним, да и от любых других существ, какие могли им встретиться в бесконечной синеве.
Три дня спустя звук ветра сменился, прорезался запах морской соли, хоть самого моря и не было поблизости. Эти перемены еще неистовее погнали их вперед, но в своем упоении близким успехом Птицы стали слишком неосторожны – и не заметили, как незнакомый звук и усилившийся ветер предвещали атаку свыше.
Сокол, пронзительно вскрикнув, спикировал вниз и вонзил в одну из них когти. Даже горе не успело найти должный путь к сознанию второй, уцелевшей – настолько молниеносна была утрата.