Золотая медаль «За воинскую доблесть». Она же, в разговоре, «Золотая Медаль Сопротивления», которой в иной истории из иностранцев был награжден только один — русский партизан Федор Полетаев, геройски погибший в сорок пятом. Разница в названиях оттого, что эта награда, вторая по старшинству в Италии (выше лишь Военный Орден, аналог немецких Крестов, пяти степеней) была учреждена еще в девятнадцатом веке, то есть ею награждали и солдат дуче, и (в иной истории) чернорубашечников фашистской «республики Сало», и наверное, (в этой реальности) воинство Дона Кало, если только оно может считаться за полноценную армию. И чтобы отличить, гарибальдийцы называли свою награду по иному. Теперь ее будут носить и семнадцать русских парней (все участники «охоты на фюрера», кто был до того приписан к Третьей Гарибальдийской, хотя бы временно, как наша команда подводного спецназа — а потому, подпадают под итальянскую юрисдикцию). И еще четверо итальянцев (ну и мундиры же у них, по-парадному — у нас генералы выглядят более скромно), и мой Галчонок. Ей медаль, в отличие от остальных, лишь в руки дали, на платье я ей помогал приколоть.

После была неофициальная часть, попросту, обед (не пьянка — все было культурно) с музыкой и танцами. Кроме награжденных, были еще итальянцы, гражданские и военные, и родственники награжденных (от Лючии человек с десяток, Марио я знал, еще какие-то двоюродные и троюродные дяди и тети, братья и сестры), были и наши, из посольства и штаба ГСВИ (Группы Советских войск в Италии). В разговоре вспоминали недавнее былое, и обсуждали дела текущие (прежде всего, военные). На южной границе было неспокойно — постоянно случались какие-то инциденты, иногда со стрельбой, а случалось, и с жертвами. Дон Кало увеличивал армию, с помощью американцев, закупал оружие, причем не только стрелковку. Вот не могу понять отношения итальянцев к секретности (вернее, к ее отсутствию) — так, какой-то подполковник сходу выложил мне, что по информации, добытой разведкой, «дон Задница» просит у янки продать ему тысячу танков «шерман», артиллерию, самолеты… и авианосцы, и крейсера, аппетит однако! И с кем же мафиози собрались воевать? Или ждут, когда мы свои войска выведем, чтобы начать поход на север?

И вдруг, ну прямо как в сказке, в зале появляется — нет, не фея, а какой-то мужик в возрасте, потертый и даже помятый, как его пустили вообще? Встал и стоит столбом — и смотрит на Лючию. Она как почувствовала, обернулась, побледнела, и вскрикнула — отец! Вскочила, бросилась навстречу, ну просто умиление! Ну как в каком-то сериале — хотя если подумать, о времени и месте церемонии нашего награждения было открыто объявлено, в том числе и в газетах, а вот где нас найти в Риме в другое время, где мы тут живем, приезжий мог и не знать.

Иду знакомиться с любимым тестем. У итальянцев семья, это святое — но вроде, по их понятием, если дочка замуж вышла, то отец над ней никакой власти уже не имеет? Так чисто по-человечески, отец моего Галчонка уважения заслуживает, хотя бы за такую дочку? Да и братец Марио тоже парень вполне нормальный, наш! Нет, всякое бывает, сам был однажды свидетелем, как в Мурманске в две тыщи девятом, папаша, вернувшись из мест не столь отдаленных, и обнаружив, что дочка успела замуж выйти, пьяным в драку полез, «а отчего меня не дождались, моего разрешения не спросили» — и загремел в итоге обратно, откуда только что вышел, поскольку ножик достал, слава богу, насмерть никого зарезать не успел. Так этот вроде не пьян — хотя выглядит каким-то пришибленным, ну спишем на возвращение из английского плена? Стоп — наши итальянцев из Александрии организованно вывезли еще в мае, а этот, по словам моей женушки, где-то сильно южнее воевал, то есть от британцев возвращается, а значит, через Неаполь! Конечно, войны между двумя Италиями нет, поезда ходят, и почта работает, и вообще бардак такой творится, что итальянцы через границу свободно ездят, родня и тут и там, это обычное явление, и нет еще никакой берлинской (вернее, римской) стены. Но все же, тревожный звоночек, с той стороны человек!

На вид, мужичок так себе. Лет под полтинник, но крепкий еще, загорелый под африканским солнцем. По моторике — не рукопашник совсем, максимум, обычная пехтура. Одет в штатский костюм, не новый, и чуть не по размеру — только что купил, вместо формы? В карманах ничего серьезного не оттопыривается, ну если только совсем компактное, вроде браунинга ноль шестого года. На меня смотрит — вот пытается пыжиться, промелькнуло что-то, но все же снизу вверх, понимает что майор Советской Армии, и сержант битой итальянской, это разные весовые категории! Тем более, если он про подвиги своей доченьки знает, то наверняка слышал и кто я? И Лючия тут же со мной рядом встала, меня под руку взяла, показывая статус — ну что, будем знакомы? Прошу к столу — место найдется!

А ведь явно ты не шиковал! Воспитание имеешь — не набросился на еду с жадностью, но видно, что яства на столе очень тебя заинтересовали! Пока он голод утоляет, Лючия тихо меня вводит в курс, что она намерена папе своему с жильем помочь и с работой — не откажут же, если попросим? В карабинеры его принять, или на завод устроить — ну, придумаем что-нибудь, ведь не может же отец «самой Лючии» бедствовать безработным и бездомным? Да и не водится в итальянцах излишней прижимистости — уж жилплощадь выделить смогут. А денег на первое время и мы можем дать, не обидится?

Музыка играет. Вижу, Валька перед какой-то итальяночкой перья распушил. А неподалеку Кравченко о чем-то беседует с итальянским полковником. В общем, дружба-фройндшафт (тьфу, вот не дай бог сейчас в итальянской компании по-немецки заговорить, сразу отношение как к врагу народа!) — по-итальянски будет не фройндшафт, а «амичизо». Папаша просит разрешения с Лючией наедине поговорить, она у меня дозволения спрашивает — да ради бога, Галчонок, я не мешаю.

Отошли, беседуют. Только смотрю, что-то разговор у них явно соскальзывает на повышенные тона. Будто папа просит что-то, а дочь отказывает, причем резко! Говорят все громче — так что я, в шести шагах, среди шума в зале, уже слова различаю. Не все — и не совсем хорошо я понимаю итальянский, когда быстро и экспансивно говорят, да еще двое одновременно. Вроде, отец просит, чтобы дочка перед кем-то извинилась, «нельзя таких синьоров обижать» — а Лючия возражает, причем категорически. Отец тоже не уступает, настаивает, и голос повышает — а в ответ, даже я слышу отсюда, выражения из лексикона итальянских матросов, ай-ай, конечно, когда мы в Специи стояли, всего наслушались, но девушке все-таки это не к лицу совсем! Уже и народ оглядывается — может, семейную сцену в другое место перенесем? Что, уже до рук дошло — он ее схватил, причем грубо, сейчас в ответ мордой в пол ткнется — нет, женушка моя лишь захват сбросила, как я учил… и пощечину влепила, итальянка, родителю? Мгновенно оказываюсь рядом — не пойму, а как отец Антонио раньше меня успел?

— Дочь моя, успокойтесь! И позвольте спросить, в чем причина вашего гнева?

На нас уже смотрят все, кто поблизости. И тишина, даже оркестр смолк. Да что происходит, черт… боже побери?

— Дон Грязная Задница смеет мне приказывать! — кричит Лючия, обращаясь ко всем — требует извинений, и хочет выдать меня замуж за какого-то своего ублюдка, должно быть, нагулянного им от свиньи! Ему не указ, что у меня уже есть муж, с которым меня навеки соединил Его Святейшество Папа лично — и я уже жду сына, наследника! У дона Вонючей Задницы оказывается, наготове братец-епископ, желающий объявить таинство нашего брака недействительным! Этот сраный дон хочет, чтобы я сама поспешила в его мерзкое логово, бросив своего мужа — иначе он угрожает вырезать всю мою семью, всех, до кого сможет дотянуться! Головорезы дона Вонючки схватили в Неаполе моего бедного отца, бросили в тюрьму, били и пытали — и дозволили ему приехать сюда лишь затем, чтобы он передал мне эти грязные слова!

Оборачивается к Винченцо-старшему, и спрашивает:

— Это он сказал? Я ничего не пропустила?

Папаша кивает, подтверждая.

— Дочь моя, замечу что вы плохо знаете правила Римской Католической Церкви — говорит Антонио — никакой священнослужитель не вправе отменить соединенное Его Святейшеством! В отличие от протестантов и французов, у нас не допускаются такие вольности. Таинство вашего брака свершилось — и расторгнуть его теперь вправе лишь сам Его Святейшество, и то, исключительно при вашем согласии. Но вы же этого не хотите?

В ответ Лючия бросается мне на шею со страстным поцелуем, у всех на виду. Публика, впрочем, нисколько не осуждает, а приветствует, с аплодисментами! Однако же, сурово у католиков с разводами — теперь понимаю, отчего королей Папы венчали, или как минимум, епископы. Не то что в загсе — черкнули, поздравили, черкнули, свободны! Выходит, соединены мы теперь навек — впрочем, я нисколько не возражаю! А французы, значит, не такие католики — при их нравах, вполне понятно!

Отец Антонио тем временем берет в оборот Винченцо-старшего.

— Вы сказали, что дон Калоджеро и его брат поставили под сомнение непогрешимость Его Святейшества Папы? Это очень серьезное обвинение — вы готовы подтвердить свои слова под присягой?

Папаша снова кивает. И отвечает, слышу ясно — да, я готов! Не завидую же теперь дону и его братцу — это ведь ересь называется, раз они против Папы открыто пошли! Интересно, что сейчас за такое полагается — раньше было просто!