Запоздал Степан Разин в Москву, но ненадолго. Застал он свою станицу в Москве. Долгие переговоры вели казаки с московскими думными людьми: сообщили, что собирается ставить крымский хан каменные городки по устью Дона и Донца, что ногаи грозят подняться из своих кочевий, а калмыцкие тайши неспокойны. Просили атаман Наум Васильев со товарищи помочь ратными людьми, огненным боем, всякими припасами и деньгами.
Впервые пришел Степан в кремлевские палаты, смотрел из-за спины атамана на великих людей московских, на бояр — князя Ивана Алексеевича Воротынского, Никиту Ивановича Одоевского и иных больших людей. Видел также воеводу князя Юрия Алексеевича Долгорукого и стрелецкого голову Артамона Матвеева.
Говорил Долгорукий казакам, чтобы поменьше воровали на Дону, а побольше бы помышляли о государевой службе и ловили бы сами и унимали воров всяких и беглых, и еще говорил князь Юрий, чтобы готовились казаки к походу под литовские города и под Киев. Молчали казаки, не хотели спорить с первым воеводой московским — больно уж долго помнил зло боярин, но и в поход идти на север от родных мест не хотели. Крутился Наум Васильев, указывал на крымскую и ногайскую опасность. Так и не договорились ни о чем казаки. Правда, обещала Москва помочь жалованьем. А ратных людей не давала — нужны были те люди на литовских рубежах.
Перед обратной дорогой был казакам отпуск у великого государя. Принимал Алексей Михайлович станицу в Набережной палате. Встреча казакам была самая обыденная — не то что большим иноземным посольствам. Царь сидел на троне в русском саженном платье, со скипетром в руке и в царской шапке. Вокруг сидели бояре в скарлатном платье, за царским троном с каждой стороны стояли рынды с топориками серебряными. Близко к царю и к руке допустили только войскового атамана, остальным дозволили смотреть издалека. Царь был молод, но тучен и благолепен.
Явил Наума Васильева царю князь Черкасский. Алексей Михайлович выслушал речь войскового атамана, спросил его о здоровье. То и был отпуск. «Поминков» (то есть подарков) казакам не было. Но казакам это было не в обиду: невеликие они люди, не посольство императора или архидюка[15] какого-нибудь — простые люди, а то, что принял их великий государь, и то было в честь. Зато в Москве донской станице было вольготней, чем иноземным посольствам. Тем и поминки дорогие дарили, и за стол звали, и винами потчевали, но крепко содержали по дворам, не велели ни с какими сторонними московскими людьми разговаривать, ни в торг ходить. Казаки же разбредались по городу, искали друзей по дворам, кое-кто промышлял торговлишкой, покупали нужные припасы и рухлядишку себе на Дон.
Степан проведал своих знакомых, у кого уже бывал шесть лет назад, разузнал по просьбе войскового атамана разные вести о московских больших людях: как к казакам были бояре и воеводы — кто водил к ним, донцам, а кто нет. Встречался Степан и с торговыми людьми, и со всяким черным людом. Голь жадно слушала рассказы казака о вольной казачьей жизни, кляла воевод и дьяков — кровопивцев, подьячих — бумажные души. Не раз слышал Стенька и такие слова: «Вы, казаки, за нас, черных людей, постойте, а мы за вас, казаков, постоим». Кое-кто собирался бежать на Дон, подальше от московских порядков.
Обратный путь станицы проходил по старорусским уездам, через села и деревни. Здесь почти и не было черных государевых земель. Все были за помещиками и вотчинниками. Стон стоял по русским весям. Что ни село, то сыскной отряд, что ни деревня, то суровый правеж. Крестьяне бежали целыми семьями на юг, в другие уезды, на украйны, на Дон, за Камень,[16] на Волгу — куда глаза глядят. В летний зной и в зимнюю стужу, в дождь и снег тащили стрельцы беглецов, поротых и истомленных, на старые места. Те смотрели страшными глазами вослед вольным казакам так, что сердце перевертывалось. Не раз хватался Степан за свою казацкую саблю, грозился изрубить стражников и сыщиков — этих врагов христианских, но утишал его Наум Васильев: «Эх, Стенька, Стенька, враз голову сломишь, ни себе, ни людям добра не будет». И снова была дорога, и сыщики, и колодники по всему пути.
По городам были те же заботы. Отсюда расходились все указы о сыске беглых. Воеводы, выполняя волю Москвы, посылали сыскные отряды по уездам, наказывали приставам не спускать беглецам ни в чем и не норовить никак. А у себя в городах злодействовали вовсю. Приезжал воевода в город как к себе в вотчину и начинал судить и рядить по-своему. Кормился как мог — вымогал взятки, правил непонятные налоги, мздоимствовал вместе с дьяками и подьячими в суде. Кормился по крестьянским селам, вымучивал у простых людишек деньги, пировал, пьянствовал во вся дни. А кто противился, на того насылал пристава, а уж тот драл за бороду, давал кнута, отправлял в работы. Одно имя воеводы или приказного человека вводило людей в трепет. Говорили люди: «Дело невелико, да воевода крут — свил мочальный кнут». К тому же, кроме воеводских злодейств, отягощали людей всяческие государевы поборы и налоги. Долгие войны вела Россия в XVII веке — и с Польско-Литовским государством, и со Швецией, и с Крымским ханством, и с ногаями, снаряжала отряды за Камень, и Сибирь, и далее до Великого океана. Медленно, но настойчиво возвращала себе исконные русские земли, отнятые в тяжелую годину татаро-монгольского ига поляками, литвой, шведами, немцами, пробивалась к берегам Палтшш — к этому божьему пути, переходила от глухой обороны к наступлению против вековых врагов на южных рубежах — крымских татар, степных кочевников, за которыми стоял турецкий султан, нависший страшной опасностью с юга и захвативший все проходы в иноземные страны по теплым морям. Расправляла Россия крылья, мужала как великая держава. И за все платил русский крестьянин, тяглый посадский человек. Увеличились стрелецкие деньги, посадские и мелкие служилые люди платили пятую и десятую деньгу от своих небольших доходов. Тяжелы были и ямские деньги. А крестьяне сверх того отдавали еще и барана, и курицу, и яйца, и грибы, и ягоды. А для войска поставляли холсты, сукна, кожу. Питали крестьяне и своих господ, исправляли и всякое государево дело.
Видели казаки, видел Степан, что копилась в народе большая злоба и большая ненависть против воевод, бояр, помещиков, дьяков, подьячих — против всех, кто вводил новые, неправедные порядки на Руси. К началу 60-х годов дошли крестьяне и холопы — все черные люди — до страшной и глубокой нужды.
А на подступах к Дону кишмя кишели беглые. Верховые городки, через которые возвращалась по весне Васильева станица, наливались голью перекатной, как реки в половодье полнились водой.
Едва вернулись посланцы Войска Донского домой, как узнали, что выходил хан из Крыма и не только с конницей, но и с работными людьми и поставили татары новый ханов городок на самом Дону, близ устья.
Собрался Войсковой круг. К этому времени Наума Васильева от должности отставили: некрепок телом, дряхл стал старый войсковой атаман. Выбрали нового — Корнилу Яковлева, доброго, бывалого, прожиточного казака. Умел Корнило и в бою себя показать, умел и за казаков постоять. Нетороплив, осторожен был новый войсковой атаман. С Москвой не ссорился, верховым беспокойным людям не потворствовал. Учил уму-разуму и Степана Разина: «Не дерзи, не задирайся с Москвой, и великий государь тебя не забудет. Казак ты уже известный, лихой, смышленый».
Слушал Степан, верил и не верил дорогому крестному, сомневался. Видел он, что и вправду сильно было государство Российское своими крепостями, ратями, воеводами и вроде не к чему было задираться против него. Еще видел Разин, что каждый город, каждая сторожевая крепость села, деревни жили через силу, задыхались в тисках служб и тягот государевых, помещиковых, вотчинниковых. Трудно было молодому казаку перенесть глумление над людьми, ненавистны ему были длиннобородые бояре, кичливые воеводы, надменные стрелецкие начальники, приказной сутяжный люд.
Смотрел войсковой атаман на своего крестника, и смутно виделась ему будущая дорога Стенькина: то ли смирит он свой гордый нрав и станет верой и правдой служить государю — все равно плетью обуха не перешибешь, то ли даст он простор своему сердцу. И трудно будет тогда унять его. Пока же Корнило не торопясь, но твердо вводил Степана в казацкие дела.
В 1661 году, в начале весны, решили казаки сбить ханов городок. К марту месяцу прислал-таки царь помощь — подошли ратные люди во главе со стольником и воеводой Иваном Севостьяновичем Хитрово. И ходили казаки вместе со стрельцами под городок. И приступали к нему накрепко с лестницами и даже были на стене, но городка не взяли. Попытались совершить казаки подкоп, но и это дело не удалось, потому что поставили крымцы свою крепостицу на низком месте, а с трех сторон городка стояла вода. Просил войсковой атаман великого государя, чтобы прислал большой пушечный и стенобитный наряд, а пока же казаки и ратные люди воеводы Хитрово от городка отступились.
В этом походе вместе с войсковым атаманом был и Степан Разин. Ходил Стенька на приступы, садился на коня, отбивался от крымских конных набегов. Потом вместе с Корнилой вернулся в Черкасск.
Не отпускал далеко войсковой атаман Степана, держал при себе: сейчас ему особенно нужны были смышленые люди.
В Черкасск пришли выходцы из Азова и посланцы от ногайских татар и принесли новые вести — собирается хан вместе с турецкими людьми идти на Дон и хочет еще в устье реки поставить свои городки. Поэтому, когда появился в Черкасске мурза Баатырк с товарищами — посланцы калмыцких тайшей Дайчина и Манжика и всех едисанских мурз, то казаки с радостью приняли его. Приехал мурза говорить о мире между калмыками, а также едисанскими татарами и всем Войском Донским. Казаки долго ничего не требовали. Договорились с мурзой о мире, ударили по рукам, взяли у мурзы двух аманатов — заложников, согласились отпустить калмыцких и татарских пленников, взятых ясырем в прошлые набеги, привели мурзу к шерти,[17] что не будут калмыки и татары впредь нападать на донские городки, а, напротив, станут они отныне служить великому государю московскому вместе с казаками и вместе с ними же промысел чинить над крымскими и ногайскими татарами.
Все это казаки затвердили с мурзой Баатырком на Войсковом кругу и тут же решили для мирного подкрепления и для подлинных вестей послать к калмыкам и татарам вместе с Баатырком казацких посланцев. Выбрали казаки по предложению войскового атамана посланцами своими Степана Разина и Федора Будана.
Казаки дружно согласились послать к тайшам Разина, так как знали, что хитер и изворотлив был Степан, хорошо знал повадки степняков: не раз ходил в набеги против калмыков и едисанских татар, знал наперечет тайшей и мурз. Кроме того, неизвестно как и когда, но научился Степан к этому времени говорить по-калмыцки и по-татарски, поэтому сам себе был и посланцем и толмачом. Говорили, что разумел он и по-польски и на иных языках.