В писательском ателье священнодействовал Михаил Осипович Будрайтис. За глаза его звали Михаил Ошиповец — из-за смешного акцента. Судя по фамилии, родом Михаил Ошиповец был из Литвы. Приходил он на примерки к нам домой. Приметав рукава белыми нитками, он отходил на порядочное расстояние, качал недовольно лысой блестящей головой, бросался на папу и резким движением с треском отрывал оба рукава и расчерчивал пиджак мелом. Уходя, вынув изо рта булавки, он говорил всем приятное, а маме целовал руку, почти утыкаясь в нее длинным, тонким и как будто слегка прозрачным носом.
Под Москвой, кажется, возле Троицка, разводили кроликов. Там тоже существовали героические частники — они вязали шапки и треугольные платки из кроличьего пуха. Добирались туда долго на машине по обледенелой дороге. В этом поселке все было черное, сделанное их грязной стужи, — бараки и замерзшая живьем вода на плотине или на мельничной запруде. Но откуда там было взяться такому чуду, как мельничная запруда? Нет, скорее всего там работала фабричка, а черная глыба водопада — просто сточная вода. Там, откуда он извергался по обшарпанной стене, рос белый мох инея.
Добытые теплые косынки, ядовито розовые и голубые, лезли страшно, оставляя весь пух на плечах: через некоторое время проглядывали суровые нитки основы.
На Тверском бульваре дети были одеты одинаково — куцые и мятые красные пальтишки с капюшонами. Из-под пальтишек у девочек вылезали голубые нижние штаны до колен. Короткие коричневые чулки пристегивались широкой розовой резинкой с круглой вроде пуговицы штучкой на конце. Чулок захватывался на пуговицу, и зажимался сверху металлической петелькой. Другим концом резинки пришивались к лифчику — нечто вроде короткой жилетки сзади на пуговицах.
Естественно, чулки часто отстегивались. Пристегивать их на людях считалось неприличным и приходилось для этой цели искать укромное место.
Маленькие мальчики тоже носили чулки с резинками, вылезавшими из-под коротких штанишек. И девочек, и мальчиков часто брили наголо.
Летом маленьких девочек одевали в платьица на кокетке, потому что почти у всех были большие рахитичные животы, и в трусики из той же ткани, что и платье. На ногах — трикотажные белые носки с голубой каемкой и жуткие бурые сандалии в дырочку с совершенно плоской подошвой, отчего многие страдали плоскостопием. На голове — белая панамка. Зимой под платье поддевали теплые лыжные штаны-шаровары, резинки которых плотно охватывали валенки. Валенки не гнулись, и в отличие от сандалий подошва у них была выпуклая, что прекрасно дополняло летнюю деформацию стопы. Носили их с ярко-черными блестящими резиновыми калошами на кумачево-красной подкладке.
Латышских детей одевали совсем по-другому. Штаны у девочек из-под платья никогда не вылезали. А платья, порой с заплатками, были отделаны кружавчиками и подкрахмалены — европейский дух никакие репрессии советской власти вытравить так и не смогли. И мальчики, и девочки носили вязаные нитяные белые гольфы с кисточками. Я в Дубулты тоже щеголяла в таких носках, но в Москве я их носить не могла: на меня сразу обращали внимание, показывали пальцем, дразнили.
Так как достать обувь было невозможно, латышских детей обували в синие теннисные тапочки на шнурках, которые почему-то продавались в изобилии. Только на некоторых детях были чудом сохранившиеся от прошлой жизни, от довоенного времени, лакированные туфельки с перепонкой.
Никаких бритых арестантских голов. У девочек — косички, а если волосы короткие, то спереди делался кок. Прядку заворачивали вокруг пальца и получившийся рулончик закалывали шпилькой. Мальчики аккуратно пострижены.
На Рижском взморье большинство приезжих, отдыхавших в профсоюзных домах отдыха и санаториях — они торжественно именовались «здравницы», — загорали в нижнем белье. Женщины — в длинных, закрывающих полживота лифчиках из блестящей розовой или голубой материи, с длинным рядом пуговичек на спине, и в голубых, розовых и фиолетовых трикотажных панталонах до колен на резинке. Мужчины — в черных сатиновых трусах, тоже до колен. Для купания они эти трусы на глазах у всех снимали, под ними оказывались так называемые «плавки», тоже черные, сатиновые, на завязках справа и слева для быстроты переодевания.
Редкие купальные костюмы были шерстяные вязаные. Дети ходили либо голыми, либо в страшном исподнем.
В конце сороковых — начале пятидесятых вошли в моду пижамы, тоже, кстати, сатиновые, в блестящую полоску, для мужчин. Причем вовсе не для спанья: в них фланировали по пляжу. Дамы прогуливались в длинных ситцевых халатах на пуговичках снизу до верху.
До Риги добирались на поезде. Мне посчастливилось поездить в «международных» вагонах. Вопреки своему названию, они ходили на внутренних линиях.
Купе — двухместное: нижняя и верхняя полка с одной стороны, мягкие диваны в серых накрахмаленных чехлах. У столика — глубокое кресло. Под столиком — печечка, которую зимой топил проводник. Он же стелил и убирал белье. На окнах — маркизы, шелковые белые занавески с подборами. На ночь спускались плотные, кожистые, которые внизу застегивались на петельку. Утром, едва проснувшись, я эту петельку отстегивала. Штора поднималась, сворачиваясь в трубку, и перед глазами проплывала уже иная земля в радостном предвкушении лета на берегу моря.
Но самое главное: дверь из купе вела в туалет, вернее, в ванную — там кроме умывальника и унитаза был душ. Предназначалась ванная для пассажиров двух смежных купе, так что когда ею пользовались пассажиры соседнего, они запирали нашу дверь изнутри на задвижку.
Разъезжали в «международных» генералы с лампасами, депутаты Верховного Совета и прочая номенклатурная публика. Простым смертным билеты туда не полагались — они входили в так называемую «бронь». Поскольку я не была ни генералом, ни депутатом, совершенно непонятно, как я там очутилась.
Катился привилегированный вагон плавно, солидно, под стать своим сановным пассажирам. Не скрипел, не раскачивался, не трясся, не постукивал — видно, сохранились какие-то особенные дореволюционные колеса или забытые технические приспособления, которые придумал Пульман — создатель этих чудо-вагонов. Мало того, что они были комфортабельны, так еще и выдержаны в стиле art nouveau: округленные рамы зеркал, замкнутые внизу лианным изгибом плюща, ирисы по бокам зеленовато-зернистой матовой двери, орнамент, похожий на раковину улитки, гирлянды прихотливо сплетенных фантастических орхидей.
Как пульмановские вагоны заехали в советскую жизнь, для меня загадка. Почему их с наслаждением не сломали как «буржуазный пережиток» в пылу революционной мании разрушения «старого мира»? Пропали они потихоньку лишь в семидесятые годы. Заменили их на хлипкие синтетические из ГДР, считавшиеся верхом удобства и функциональности. Две кушетки внизу — долой ванную между купе — все ходят в конец коридора.
Может быть, пульмановский вагон занял достойное место в железнодорожном музее, если таковой существует. Но скорее всего его отогнали на запасные пути, где его разворовали, растащили по частям. А когда остов уже совсем проржавел, пульмановский вагон стал добычей пионеров, собиравших металлолом. Для тех, кто не знает: собирать утильсырье было одной из первейших обязанностей членов пионерской организации.