Сталинизм воспринял линию Клаузевица. Иным его руководство не могло быть в мирное время. Вполне естественно, что оно было таким во время войны. Необходимо, однако, сделать серьезную оговорку. Эта черта проявлялась главным образом по отношению к собственному населению и армии. По отношению же к противникам и союзникам Сталин и его группа, как правило, соблюдали общепринятые законы и обычаи войны, обязательства[291]. Сошлемся, в частности, на постановление Совета Народных Комиссаров от 1 июля 1941 г. СНК запрещал «жестокое обращение» с военнопленными. Пленным сохранялись их личные вещи от обмундирования до орденов и медалей. Всем раненым и больным оказывалась необходимая врачебная помощь. Обеспечивалось продовольственное и иное снабжение в соответствии с общепринятыми нормами.

Характерно, что названный документ был в 1965 г. опубликован профессором, бывшим военнопленным Якобсеном в книге «Государство СС». Составитель противопоставил отношение к германским пленным в СССР и к советским — в Германии. В беседе с нами Якобсен, приведя некоторые примеры гуманного отношения к немецким пленным со стороны русского и украинского населения, подчеркивал, насколько принципиально другой была бы судьба пленных «при ином исходе войны». По мнению бывшего пленного Г. Айнзиделя, впоследствии также ставшего историком, известному принципу — снабжение пленных не должно быть ниже снабжения тыловых войск армии, их пленившей, — СССР, как правило, следовал. Другое дело, что само по себе снабжение тыловых частей Красной Армии было недостаточным. Против немецких пленных были совершены преступные акции лишь со стороны отдельных недисциплинированных красноармейцев и командиров. На фронте не легко было сдержать их ярость после увиденного ими в Освенциме и Майданеке. Играли роль и общая обстановка жестокости, а также ложные националистические ноты в пропаганде Эренбурга и других советских публицистов. Не раз сбивался в своих выступлениях и сам Сталин, называя фашистов немцами. Но не все немцы — фашисты, не все пришельцы — немцы. Тем не менее с начала и до конца войны сохранялась принципиальная разница. Фашистское руководство осуществляло государственно организованное умерщвление миллионов советских пленных, мирных жителей городов и деревень. СССР же обвинить в этом нельзя.

Говорят, что жестокость одного диктатора — это реакция на действия другого. В ходе развернувшейся в ФРГ в 80-е гг. дискуссии были показаны несостоятельность попыток крайних консерваторов и общую жестокость фашистов, и их Восточный поход представить в качестве ответа на действия коммунистов. Сталинистское руководство знало о линии будущего поведения возможных оккупантов на советской земле еще задолго до 22 июня 1941 г. И тем не менее преступления сталинизма против собственного народа в принципе не связаны с планами и действиями фашистов. Эти преступления не могут смягчить и фашистские злодеяния, хотя пропаганда обеих сторон и использовала такой прием весьма широко. Жестокость сталинистского руководства нельзя, разумеется, рассматривать в отрыве от нападения фашистов, стремления режима возместить свои просчеты в оценке противника.

Жестокость как черта руководства прослеживается уже в самых первых документах военных лет, в частности речи Сталина 3 июля. Народ и армию ориентировали на «беспощадную борьбу с врагом», «всякими дезорганизаторами тыла, дезертирами, паникерами», на уничтожение шпионов, диверсантов, вражеских парашютистов. Сталинизм мог реагировать на созданную им же самим экстремальную ситуацию и действительно реагировал лишь новыми ужесточениями во всех областях общественной жизни. Это грубо противоречило тому глубоко гуманистическому учению, которое было официально принято режимом. Для этого учения не были безразличными средства и жертвы, ценой которых достигались самые благородные цели. Но дело не только в нравственной стороне. Советские ученые еще до 22 июня 1941 г. доказали, что в современной войне жестокость не принесет желаемого результата.

Один из них — А. Снесарев писал: «Современное боевое поле усеяно огнем. К выдающемуся качественно и количественно огню теперь присоединяется еще небесный. Людские нервы должны сокрушаться в невероятной степени… Каким путем… поднять воина на современном боевом поле? Конечно, ему можно пригрозить наказанием до смерти включительно и практически осуществить эту меру… Но много не надо углубляться в природу явления, чтобы понять, что этот паллиатив, как он внешне ни грозен, будет недостаточен и никогда не дойдет до своих практических реальных пределов, не говоря уже про его пошлую природу и про его развращающее влияние…» Полупарализованный, находясь в концлагере, военный теоретик предупреждал о страшных физических и моральных последствиях жестокого руководства будущими военными действиями. Заметим, что как раз с именем Снесарева связан в первую очередь успех РККА под Царицыном.

Однако военно-политическое руководство в СССР развивалось в основном вне новейших научных достижений, общечеловеческих ценностей и международного права. Оно было определено в очень большой степени Сталиным и его группой. Грубость, рукоприкладство, другие попрания человеческого достоинства получали все большее распространение среди партийных и военных функционеров еще в мирное время. Это находило отражение даже в опубликованных стенограммах съездов, пленумов ЦК, например, в стенограмме XVI съезда ВКП(б), где оскорбление чередовалось со славословием[292].

Нельзя не учитывать характер Сталина, его моральный облик, его воспитание. В воспоминаниях Симонова прозвучала неверная нота: «велик и страшен», хотя писатель и был «готов спорить» с историками, которые стремятся «пригладить ответственность Сталина за поражение армии». Многочисленные факты, характеризующие не только некомпетентность, но и безнравственность, опровергают тезис о «величии». Поклонники Сталина в его стоптанных штиблетах с умилением находят «скромность» (до сих пор такое относилось к неряшливости). Но им едва ли удастся вычеркнуть из памяти народной его пьяные оргии, многочисленные дачи-дворцы, машины, прислугу, должности и зарплаты. Апологеты забыли, что 3 июля сам «вождь» назвал ВКП(б) «партией Ленина — Сталина». Мемуаристы застойных лет фабриковали «чуткость, добродушие, юмор Сталина». Ему, комедианту по натуре, удавалось представить себя даже «другом детей». В упомянутой книге о советском тыле сочинена идиллическая картинка работы руководителей военной экономики в кабинете Сталина, двери которого были всегда гостеприимно для них распахнуты. На самом деле многие из тех, кому приходилось встречаться с ним, показывают, что при сильной воле и целеустремленности Сталин был капризен, вспыльчив, груб, лицемерен, подозрителен, жесток, мстителен, его действия были непредсказуемы. Очевидцы вспоминают, как в ответ на честный, но неприятный властителю доклад Василевского, Сталин обвинил его в том, что он будто бы служит Англии или Германии в качестве шпиона. Всевластный самодур, перепутав одноименные деревню и город, приказал Жукову оставить руководство фронтом и лично отвоевать оставленную вчера деревушку.

По мнению Василевского, Сталин был «беспощаден». Маршал видел его в «исступлении». По воспоминаниям Исакова, Сталин абсолютно не выносил критики. Командующий ВВС П. Рычагов сказал ему правду о подлинных причинах аварий в авиации. Через неделю он был схвачен и уничтожен. Сталин подавлял всех окружающих. Ни о какой нормальной работе коллектива руководителей, естественно, не могло быть и речи. Грубость Сталина была осуждена еще в известном письме Ленина съезду. Даже в сочинения Сталина вошли его выражения типа «свиное рыло» применительно к «врагам народа» или деятелям иностранных государств[293].

Весьма показательны слова В. Пронина. При назначении его председателем Моссовета Сталин предупреждал: «Лучше уничтожить двух-трех безответственных работников, чем подвергнуть лишениям миллионы советских людей». Вспоминая эту угрозу, Пронин, к сожалению, не понял, что Сталин фактически широко прибегал и к первому, и ко второму. Рокоссовский вспоминает, как нечто из ряда вон выходящее, случай цивилизованного обращения к нему Сталина. О Сталине пишет бывший председатель Госплана СССР Н. Байбаков: «Первый раз я увиделся с ним с глазу на глаз в июле 1942 г., когда гитлеровцы начали наступление на Кавказ. Меня назначили уполномоченным Государственного Комитета Обороны по уничтожению нефтяных скважин и нефтеперерабатывающих заводов в этом регионе. Сталин сказал: «Имейте в виду — если вы оставите врагу хоть одну тонну нефти, мы вас расстреляем». И после паузы добавил: «Если немцы не захватят этих районов, а вы уничтожите промыслы и оставите нас без нефти, мы вас тоже расстреляем». Это не было шуткой, подчеркивает автор. Он никогда не замечал юмора у Сталина. По свидетельству Хрущева и других приближенных, Сталин часто впадал в состояние бешенства. Многие подтверждают метод Сталина стравливать друг с другом своих советников. Это — известный прием восточных сатрапов. Сталин всегда поощрял слухи об измене.

А. Гарримана, бывшего во время войны послом США в Москве, в 1947 г. попросили оценить Сталина как «величайшего тирана современности». Оказалось, что эта черта Гарримана ничуть не интересовала. Достаточно цинично он вычленял из всего комплекса обстоятельств лишь единственное. Сталин стоял во главе страны, существование которой было важным для безопасности США. Красная Армия «разобьет силы Гитлера и нам (США. — Авт.) не придется самим выполнять эту грязную работу. Рузвельт не хотел допустить, чтобы войска США снова, как в первой мировой войне, подверглись кровопусканию». Гарриман хорошо знал безнравственный и противоречивый характер режима Сталина, но посол делал с ним «важный бизнес».

Окружение было под стать Сталину. Разговоры Молотова, Жданова, Кагановича с подчиненными в годы войны сопровождались постоянными угрозами казни. По мнению Л. Орловского, стиль руководства Кагановича представлял собой «сплошное хамство. Каганович только криком брал, угрозами, постоянно оскорблял подчиненных». Подобные методы осваивали лица рангом ниже. Без грубости не обходился даже А. Туполев. Сотрудники принимали его ругательства в виде «самой высокой оценки». Нравственный облик многих военных деятелей не отличался от сталинского. Источники по этому сюжету пока бедны, но их нельзя игнорировать. Таковы отзывы о некоторых маршалах и генералах. По воспоминаниям Воронова, маршал Кулик был малоорганизован, много мнил о себе, считал свои действия непогрешимыми. «Часто было трудно понять, что он думает, чего хочет и добивается. Лучшим методом работы он считал держать в страхе своих подчиненных». Как пишет Василевский, Еременко был нечестным человеком, трусом и подхалимом, «умел выкручиваться». По многим источникам известно, что Штеменко был «человеком Берия». О «хамстве» Чуйкова сообщает Григоренко. Впрочем, свидетелями его произвола были многие участники Сталинградской битвы. Тот же Григоренко, описывая самодурство И. Апанасенко, пытается смягчить свои оценки рассказом о заслугах командарма. Медведев же сообщил о весьма характерном эпизоде. На глазах у Апанасенко (сидевшего в тени дерева) во время марш-броска умерли от теплового удара несколько курсантов. Вспыльчивость, стремление перекладывать свою вину на подчиненных были и у Конева. Видный деятель советской военной авиации Г. Байдуков, выступая на советско-американской научной конференции в 1985 г., отмечал грубость и жестокость ряда советских командующих. Он говорил, что бывший его начальником в конце войны Конев «расстреливал его (Байдукова) дважды в день». Убедительно звучат слова Хрущева. Имея в виду грубость генерала Захарова, он пишет: унижающий достоинство другого не может быть «хорошим военнослужащим». Это несовместимо с воинской честью.

Наиболее часто обвиняют в жестокости Жукова. И это не случайно. Из военных к Сталину он был ближе всех и не мог не воспринять соответствующего образа мыслей и действий. Складывается впечатление, что кампания, организованная «в защиту великого маршала» лишь увеличивает число свидетельств того, как часто переходил Жуков границы разумного военного риска и нравственности. Многие из знавших Жукова на фронте в первую очередь вспоминают тот неописуемый страх, который нагонял он на всех — от генерала до красноармейца. Один из его охранников утверждает, что Жуков прибегал к самым жестоким мерам лишь к тем из подчиненных, которых он считал «занимающими не свое место». Но кто знает, насколько верно судил Жуков о служебном соответствии того или иного наказанного им? Более непосредственна дочь маршала. По ее оценке, Жуков «был крут».

Очень важно для оценки того или другого деятеля знать его исторического героя. У Жукова таким героем, несомненно, был Сталин. Таким он оставался для него до конца его жизни, то есть даже в те годы, когда очень многие уже получили сравнительно объективное представление о генералиссимусе. Объясняя победу под Москвой, Жуков утверждает: «Своей жесткой требовательностью (в другой редакции: «жестокой». — Авт.) он добивался, можно сказать, почти невозможного». Показательно, что Жуков назвал именно жестокость как «фактор победы». «Под суд, расстрелять!» было излюбленным приемом не только Сталина, но и Жукова. По свидетельству майора КГБ в отставке А. Рыбина, служившего в охране Сталина, Жуков «человек жесткий, а в деле беспощадный». Его отношения со Сталиным были «демократическими, сложными и загадочными». О «демократичности», как и об отношениях его со Сталиным в целом, судить сейчас, пожалуй, невозможно. Но об общем отношении Жукова к людям свидетельств достаточно.

Среди них большое место занимают материалы, относящиеся к Московской битве. Они характеризуют самые различные стороны деятельности полководца. Один из порученцев командующего сообщает, как по приказу Жукова его охрана «ликвидировала» очередью из пистолета-пулемета электросвет в жилом помещении, не выключенный по чьей-то неряшливости во время воздушной тревоги. Почти наверняка одновременно с этим были «ликвидированы» и чьи-то жизни… Известна угроза Жукова Панфилову. Он, Жуков, «арестует и расстреляет» генерала, если его дивизия посмеет сдать населенный пункт. Очень красноречив документ, подписанный командованием Западного фронта Жуковым, Булганиным, Соколовским 12 октября 1941 г.

«КОМАНДАРМУ 49 копия: т. СТАЛИНУ.

1. Немедленно дать объяснение, на каком основании вы бросили Калугу без разрешения Ставки и Военсовета фронта и со штабом сами уехали в Таруса.

2. Переходом в контрнаступление восстановить положение. В противном случае за самовольный отход от гор. Калуга не только командование частей, но и вы будете расстреляны.

3. Стык с 43 армией в район Прудки, Барановка направляется 9 тбр.»[294].

Характерна запись переговоров Жукова и Булганина с Рокоссовским и Лобачевым (командующий и член военного совета 16-й армии) 21 ноября 1941 г.: «Нам некогда языком болтать… Военный совет фронта персонально тов. Рокоссовского и тов. Лобачева предупреждает и обязывает — под страхом ареста и предания суду Военного Трибунала за район Клин и район Истра, и если район Клин и район Истры будет сдан врагу — Вы будете арестованы и преданы суду немедленно» (орфография сохранена)[295].

В предписании «Всем командирам дивизий и бригад 16 армии Военному Совету 16 А т. Рокоссовскому, Лобачеву» (орфография сохранена) 24 ноября 1941 г. Жуков и Булганин требовали «трусов и дезертиров, оставляющих поле боя, расстреливать на месте»[296]. Такая формулировка не выдерживает никакой критики: кому дано право судить о том или ином военнослужащем как о «трусе и дезертире» (то есть в данном случае — приговаривать его к смерти), что значит «оставлять поле боя»?