Тем не менее, важно, что, несмотря на указанные расхождения, показания этих двух источников за период 1920-х – начала 1950-х годов находятся в рамках одного масштаба.
В этой статистике особое место занимают два года (1937 и 1938), известные как годы Большого террора, когда наблюдался резкий взлет (или скачок) масштаба политических репрессий. За эти два года было осуждено по обвинениям политического характера 1 млн 345 тыс. человек, или 35 % от общего их числа за период 1918–1990 годов.
Еще более впечатляющая картина по статистике приговоренных к смертной казни из их числа. Всего за весь советский период их было 828 тыс., из них 682 тыс. (или свыше 82 %) приходится на эти два года (1937–1938). На остальные 70 лет советского периода приходится в общей сложности 146 тыс. смертных приговоров по политическим мотивам, или менее 18 %.
В данной статистике приговоренных к высшей мере по политическим мотивам наличествуют определенные нестыковки. На указанном брифинге в пресс-центре МБРФ было названо их общее число за весь советский период – 827 995 человек. Однако простой подсчет по годам дает несколько иную цифру – 841 288 только за 1918–1952 года, без учета приговоренных к высшей мере по политическим мотивам в 1953 году и в последующие годы, вплоть до конца советской эпохи.
Общее количество осужденных по политическим мотивам по учету КГБ СССР за 1918–1990 года (3 853 900 человек) подразделяется во времени на две неравные части: 3 815 721 – за 1918–1952 года и 38 179 – за 1953–1990 года. Если взять за 100 % указанное общее число за 1918–1990 года, то на период 1918–1952 годов приходится 99 %, а на период 1953–1990 годов – 1 %.
Излюбленным приемом фальсификаторов, утверждающих, что данная статистика «фальшивая», «фальсифицированная», «заниженная» и т. п., является следующий аргумент: часть политических осуждалась по уголовным статьям, которые якобы не учтены в ней, так как, дескать, учитывались только осужденные по 58-й статье. Это неправда. У органов госбезопасности не было такого формалистского подхода, и они ставили на свой учет всех лиц, в действиях которых усматривалась политическая подоплека (реальная или мнимая), независимо от того, осуждены ли они по политической 58-й статье или же по уголовным статьям. Так что в указанную статистику органов госбезопасности (3 853 900 человек за 1918–1990 года) входят все осуждавшиеся по 58-й статье с добавлением тех осуждавшихся по уголовным статьям, в действиях которых усматривалась какая-то политическая подоплека.
Попутно заметим: лживое утверждение о «непонимании» Земсковым того факта, что часть политических осуждалась по уголовным статьям, и, следовательно, публикуемая им статистика является «заниженной» и «недостоверной», активно используется фальсификаторами в закулисной дискредитации нашей скромной персоны.
В арсенале мошеннических приемов фальсификаторов, подвизающихся на поприще «ниспровержения» публикуемой нами статистики, заметное место занимают клеветнические утверждения о «низком профессионализме» Земскова: дескать, он, Земсков, чего-то «не понимает», чего-то «не учитывает» и т. п. В августе 2009 года одна из передач радиостанции «Эхо Москвы» специально была посвящена подобному «ниспровержению», и там основной аргумент звучал так: Земсков не является специалистом в области сравнительного источниковедения. Это просто чудовищная клевета. На самом деле в кругу соответствующих специалистов мы имеем репутацию одного из лучших, не говоря уже о том, что в бытность нашу студентом Истфака МГУ (1968–1974 года) по источниковедению у нас всегда были только отличные оценки (впрочем, как и по многим другим предметам, в результате чего в 1974 году мы окончили Истфак МГУ с дипломом красного цвета).
Важно отметить, что со стороны крупных ученых в оценке результатов наших исследований принципиальной критики нет. Она в основном исходит из дилетантской и псевдонаучной среды. В солидной же научной литературе (и в нашей стране, и за рубежом), в которой в той или иной мере затрагиваются проблемы политических репрессий, заключенных ГУЛАГа, спецпоселенцев, «кулацкой ссылки» и т. п., именно публикуемая нами статистика воспринимается как наиболее достоверная, с высоким индексом ее цитирования и использования в соответствующих научных разработках.
Такое восприятие наших научных разработок является доминирующим в ученом историческом мире. Однако бывают и исключения – как говорится, в семье не без урода. 18 апреля 2008 года на Ассоциации историков Второй мировой войны с докладом «Репрессии в 1930-е годы: новый взгляд» выступил главный научный сотрудник Института российской истории РАН доктор исторических наук Ю. Н. Жуков и сделал шокирующее аудиторию безответственное лженаучное заявление: «Статистики репрессий не существует. Нет ее». Это прозвучало как смертный приговор моей научной деятельности. Докладчик вскоре исчез, и мне потом долго пришлось втолковывать недоумевающим членам Ассоциации, что Ю. Н. Жуков в данном случае попался на удочку одного фальсификаторского приема. В основе его лежит сочиненная А. В. Антоновым-Овсеенко клеветническая басня о «двух статистиках»: «фальшивой», находящейся в государственном архиве (которую «подсунули» Земскову для публикации), и «достоверной», которую в государственный архив не передавали и «припрятали» где-то в МВД и КГБ. Поскольку со временем становилось все более очевидным, что «припрятанная» в МВД и КГБ (ФСБ) «подлинная» статистика – это всего лишь нелепая выдумка, что не существует никаких «двух статистик» и в государственном архиве хранится подлинная статистика (а именно ее-то и публиковал Земсков), то в фальсификаторской среде родилась идея подкорректировать «концепцию» А. В. Антонова-Овсеенко, а именно: сохранить в неизменности лживый тезис о том, что Земсков публиковал «фальшивую» статистику, а взамен легенды о «припрятанной» в МВД и ФСБ «подлинной» статистики заявить, что ее, подлинной статистики, якобы вообще не существует. Насколько нам известно, Ю. Н. Жуков лично не участвовал в сочинении этой гнусной клеветы в наш адрес, но кое-кто сумел это ему внушить.
Поскольку настоящая глава посвящена масштабам, т. е. статистике политических репрессий, то в ней не ставится задача исследования их причин и мотивации. Но на одно обстоятельство мы все же хотели бы обратить внимание, а именно на роль И. В. Сталина в этом деле. В последнее время раздаются голоса, утверждающие, что Сталин будто бы лично не является инициатором массовых репрессий, в том числе Большого террора 1937–1938 годов, что это ему якобы навязали местные партийные элиты и т. д. Мы же должны понимать, что это не так.
Существует большое количество документов, в том числе опубликованных, где отчетливо видна инициативная роль Сталина в репрессивной политике. Взять, к примеру, его речь на февральско-мартовском Пленуме ЦК ВКП(б) 1937 года, после которого начался Большой террор. В этой речи Сталин сказал, что страна оказалась в крайне опасном положении из-за происков саботажников, шпионов, диверсантов, а также тех, кто искусственно порождает трудности, создает большое число недовольных и раздраженных. Досталось и руководящим кадрам, которые, по словам Сталина, пребывают в самодовольстве и утратили способность распознавать истинное лицо врага. О троцкистах же он сказал, что это есть «разбойники с большой дороги, способные на любую гадость, способные на все мерзкое, вплоть до шпионажа и прямой измены своей родине»[37].
Для нас совершенно ясно, что эти заявления Сталина на февральско-мартовском Пленуме 1937 года – это и
Естественно желание сравнить масштабы политических репрессий в СССР с соответствующими показателями в других странах с тоталитарными, репрессивными режимами – прежде всего с гитлеровской Германией и франкистской Испанией.
В то же время хочется предостеречь от некорректного характера сравнений с масштабами политических репрессий в фашистской Германии. Утверждается, что, мол, в Германии масштаб репрессий в отношении германских граждан был значительно меньше. Да, политические репрессии в отношении этнических немцев выглядят относительно невысокими, хотя речь идет о десятках тысяч людей. Но именно в этом случае нельзя замыкаться в рамках отдельных государств, и следует ставить вопрос в иной плоскости:
Или другой пример – сравнение с масштабами политических репрессий во франкистской Испании. Значит, в СССР свыше 800 тыс. приговоров к смертной казни по политическим мотивам, в Испании при Франко – более 80 тыс., или в 10 раз меньше. Отсюда делается вывод, что масштабы политического террора в СССР были неизмеримо выше, чем в Испании при Франко. Этот вывод совершенно неправильный, на самом деле эти масштабы были примерно одинаковыми. Львиная доля смертных приговоров по политическим мотивам в Испании приходится на конец 30- х-начало 40-х годов, когда население Испании составляло около 20 млн человек, а население СССР к началу Великой Отечественной войны приближалось к 200 млн, т. е. разница в численности населения в 10 раз. Да, во франкистской Испании смертных приговоров по политическим мотивам было в 10 раз меньше, чем в СССР, но и население страны было в 10 раз меньше, т. е. в пересчете на душу населения эти показатели одинаковые, практически идентичные.
Мы отнюдь не посягаем на известный постулат об отсутствии в США преследований по политическим мотивам. Однако у нас есть основания утверждать, что американская юриспруденция отдельные преступления, имеющие политическую подоплеку, сознательно квалифицирует как чисто уголовные. В самом деле, в СССР Николаев – убийца Кирова – однозначно политический преступник; в США же Ли Харви Освальд – убийца президента Кеннеди – не менее однозначно уголовный преступник, хотя и совершил чисто политическое убийство. В СССР выявленные шпионы осуждались по политической 58-й статье, а в США таковые – уголовные преступники. При таком подходе у американцев, естественно, есть все основания рекламировать самих себя как общество, в котором полностью отсутствуют преследования и осуждения по политическим мотивам.
Грандиозной мистификацией является прочно внедренный в массовое сознание известный миф о тотальном (или почти тотальном) репрессировании в СССР советских военнослужащих, побывавших в фашистском плену. Мифология выстроена, как правило, в самых мрачных и зловещих тонах. Это касается различных публикаций, издававшихся на Западе, и публицистики в нашей стране. Для того чтобы представить процесс репатриации советских военнопленных в СССР из Германии и других стран и его последствия в максимально жутком виде, используется исключительно тенденциозный подбор фактов, что само по себе уже является изощренным способом клеветы. В частности, смакуются подчас жуткие сцены насильственной репатриации личного состава коллаборационистских воинских частей, а соответствующие выводы и обобщения переносятся на основную массу военнопленных, что в принципе неправильно. Соответственно этому и их репатриация, в основе которой, несмотря на все издержки, лежала естественная и волнующая эпопея обретения Родины многими сотнями тысяч людей, насильственно лишенных ее чужеземными завоевателями, трактуется как направление чуть ли не во «чрево дьявола». Причем и тенденциозно подобранные факты подаются в искаженном виде с заданной интерпретацией, буквально навязывая читателю абсурдный вывод, будто репатриация советских военнопленных осуществлялась якобы только для того, чтобы их в Советском Союзе репрессировать, а других причин репатриации вроде бы и не было.
Однако приведенные в таблице 4 данные решительно не подтверждают столь пессимистических оценок. Напротив, они вдребезги разбивают миф о якобы чуть ли не поголовном репрессировании в СССР советских военнослужащих, побывавших в фашистском плену. В эту статистику вошли 1 539 475 военнопленных, поступивших в СССР за период с октября 1944 года и до 1 марта 1946 года из Германии и других стран, из них 960 039 прибыло из зон действия союзников (Западная Германия, Франция, Италия и др.) и 579 436 – из зон действия Красной Армии за границей (Восточная Германия, Польша, Чехословакия и др.)[38]. В 1945 году из армии были демобилизованы военнослужащие 13 старших возрастов, и, соответственно, их ровесники из числа военнопленных (свыше 280 тыс.) были отпущены по домам. Часть военнопленных недемобилизуемых возрастов были зачислены в рабочие батальоны – это отнюдь не репрессированные, а одна из форм мобилизованной рабсилы (обычная практика в то время), и их направление к месту жительства ставилось в зависимость от будущей демобилизации их ровесников, продолжавших службу в Красной (Советской) армии. Большинство же военнопленных недемобилизуемых возрастов было восстановлено на военной службе. Остается только спецконтингент НКВД (удельный вес – менее 15 %), но при этом не надо забывать, что основную массу этой категории репатриированных военнопленных составляли лица, которые в свое время после пленения поступили на военную или полицейскую службу к противнику.
Таблица 4. Распределение репатриированных советских военнопленных по категориям (по состоянию на 1 марта 1946 года)[39]