— Да? Я фронтовик, а ты меня по морде?

— А кто — если не я? Ты — бездарь!

— А ты — мешочник!

— А ты — бабник и почитываешь им стихи о любви!

— А кто — если не я?

— А ты…

Не будем подслушивать диалог двух интеллигентов. Пусть они ведут друг друга под мост, чтобы поставить наконец все точки над «и». «Боже милостивый! — продолжит раздумья автор, — хоть бы славу не поделили! А эти спешат поделить собственное бесславие. Высуньте, братцы, друг другу языки и ступайте дальше в обнимку…»

Наташа с удовольствием бы высунула язык врагу, но он шел навстречу предельно собранный, красивый и уже поэтому ненавистный. Как и положено враждующим сторонам, они молча проследовали в общее жилье, молча повесили плащи, молча поклялись: «Нет уж, первым я не пойду на примирение».

Одна из сторон, прекрасно понимая, что в доме нет ничего съестного, переменила перед зеркалом галстук. Этим было продемонстрировано, что, мол, в таком виде не стыдно появиться и на людях. Это был вызов.

Другая сторона, разыскав два кривых гвоздя, попыталась их выровнять. Уверенность попасть молотком по гвоздю, а не по пальцам была не очень велика, и дело шло медленно. Два перламутровых ногтя были сломаны, но гвозди с грехом пополам выпрямлены. Единственную комнату в квартире № 72 перегородила занавеска. Суверенитет смежного жильца не был нарушен. Наташа поделила пополам окно, стол, пол и даже дверь на равные половины. Это была граница. На сторону мужа были водворены кухонная тумбочка, стул, чехол для пальто и пресловуто известная раскладушка.

Утром следующего дня удивленное солнце обнаружило вместо одной комнаты две смежных. И не такое видело на своем веку светило. Оно миролюбиво поделило свои лучи поровну между враждующими сторонами.

Накручивая и без того кудрявую голову, Наташа прислушивалась. Враг спал. Солнечные зайцы метались на стене, играл занавеской ветер, а виделись ей острогрудые вакханки, терзающие поцелуями ее юного супруга.

Она накинула халат и, воровато поглядывая на себя в зеркало, пришла к твердому убеждению, что, случись ей попасть в круг блудниц, она не была бы последней. Это слегка смягчило муки ревности. Услышав, что за занавеской засопели, зазевали, захрустели молодыми суставами, она тотчас же оделась и ушла. Каждый удар каблуков-шпилек должен был пронзить сердце неверного супруга.

Неверный супруг, в принципе не любивший и не пивший ничего, кроме двух-трех рюмок ликера, и поделивший вместо этого в беседе с другом бутылку вонючего джина, чувствовал себя, как просыпающийся после наркоза. Стук каблуков вернул его в мир суровой реальности. Заглянув в холодильник и не найдя там ничего интересующего, он стал пить воду из-под крана. «Лопату ржавую вкуснее лизать, — думал он, утоляя непривычную жажду. — Черт возьми! Как же люди пьют каждый день?»

«Нет, — сказал Леня вслух, — надо идти к нему, он все может. Во всяком случае, он поймет, что я прав». Кто это — «он», мы узнаем через несколько строк. Однако автор не очень уверен, что он все может, но вполне согласен, что он все поймет.

Леня был посвящен в некоторые секреты старого Романа. Искренне любя этого чудака, он удивлялся его энергии, юмору и любопытству ко всему тому, что свершалось в мире. Молодой юрист не стал давить на пуговку звонка. Оглянувшись, он нажал на дверную дощечку, где было написано: «Р. Р. Гордеев» — и все! Если бы на дощечке перечислить все звания и степени магистра тавматургии, то она возросла бы до размеров вывески на гастрономе. Но старый Роман не любил вывесок и перечисления своих заслуг. Он был слишком стар и мудр, чтобы упиваться собственной славой. Он понимал, что игра взрослых детей в собственные заслуги уже не для него. Переосмыслив всю свою жизнь и подведя ей итоги, он с горечью убедился, что ветхая и капризная дама — слава сколь обольстительна, столь и коварна. Кое-как она украшает жизнь фокусников, а мудрецам только мешает все видеть в истинном свете.

Леня правильно сделал, что не позвонил в обычный звонок. Если надавить дверную дощечку, то в комнате чародея сейчас же начинал тихо звучать марш «Парад-алле». Это была тайна, известная не всем. Юные факиры вставали на цыпочки, чтобы дотянуться до дощечки.

Роман Романович, открыв дверь, подмигнул гостю и показал глазами на свою комнату. Это было очень кстати, ибо Дарья и сопровождающие ее лица именно в это время осматривали балкон, и ее фельдфебельский голос был слышен по всей квартире.

Заметив знакомый чемодан, наспех сплавленный Наташей в комнату деда, Леня, естественно, удивился:

— Разве Наташа у вас?