На улице раздались крики, какие-то бесшабашные, не злые, так не бьют врага, так весело и задорно грабят там, где не встречают никакого сопротивления. Растаскивают имущество, пьют, если есть что пить, но в один прекрасный момент выясняется, что кому-то досталось больше, кому-то меньше, и тогда радостная эйфория превращается в мясорубку. Я догадывалась, что агрессия матросов подлежит хоть какому-то управлению и подчинению авторитетам, а две группы крестьян из разных селений способны устроить настоящую резню.

— Сядь пока сюда, — велела я, не без труда задвинув тяжелый стул за прилавок. — И будет хорошо, если малыш уснет. Его крик точно привлечет к нам внимание.

Пока дверь была открыта — это значило, что из дома вытащили все ценное. Деньги, а кто то был — сам Лазарь или мародеры — неважно. Закрытая дверь — нехороший знак, но как это исправить, я не знала. Люсьена послушалась, устроилась на стуле, и по тоскливому ее лицу было понятно, как сильно она жалеет, что я не женщина, на которую можно свалить часть хлопот с ребенком.

Нет, подумала я, никаких шансов тебе я не дам. Здесь царит шовинизм — отлично, я этим воспользуюсь. Каждый должен заниматься тем, в чем он хорош. Я никогда не была в ситуациях, подобной этой. Я никогда ее не отрабатывала и даже не задумывалась над тем, что подобное может когда-то случиться. Не в этой жизни… В другой и произошло.

И все же. Я могу сделать больше, чем кто-то иной. И есть один крайне неприятный момент.

— Ты же местная? В чем скверна этого дома? — Я оперлась на стойку, смотрела, как Люсьена удобно устроилась в укрытии и сидела с ребенком в обнимку.

— Померли они все, — помолчав, ответила она. — Сначала сын, потом жена его, потом отец Лазаря, потом брат… Нехорошее дело и дом нехорош.

— Но ты спокойно сюда вошла? — усомнилась я.

— А что делать? — невозмутимо пожала плечами Люсьена. — Я работала у портного на улице Флер. Когда все это началось, он быстро стал собираться. Удрал со всей семьей еще до того, как закрыли городские ворота.

Очень паршивая для меня новость насчет ворот.

— А меня оставил добро стеречь. Так я же не дура, как явились на нашу улицу, удрала через окно. Сидела в подвале, потом и туда нагрянули. Все разбежались, а его мать, — она кивнула на младенца, — под горячую руку попалась, не отдавала нажитое. Ну… — она опять взяла паузу, многозначительно пожевала губами. — Я из-под телеги вылезла, взяла ребенка — и к Аннетт, да долго там не прожила. Вот дрянь же она какая!..

— А от чего они умирали?

— Да откуда я знаю?..

Смерть целой семьи в эту эпоху не редкость. Я присела на короточки, пощупала травы. Они высохли, но лишь оттого, что их безжалостно рассыпали. Сухость была не ломкой, свежей, если можно так сказать. Трав много — стало быть, Лазарь вел торговлю, и вел успешно, у него не было недостатка в клиентах, и вряд ли кто заразился чем-то от него или прочих. Если причина смерти — болезнь, то не инфекционная, иначе весь город бы слег или вымер.

Я обследовала открытые полки между прилавком и лестницей, выяснила, откуда идет запах спирта. Мутная жидкость еще оставалась на дне то ли банки, то ли графина, и мне показалось, она не питьевая, поэтому ее и разлили — вот здесь, я нашла пятно и, чтобы проверить свою версию, плеснула немного жидкости на грязное блюдце и потерла пальцем: маслянистое. Странно.

— Что ты там ищешь? — поинтересовалась Люсьена лениво. — Не вздумай это пить. И вообще — это дерьмо такое, жаль, стража не знала, что Лазарь это хранит у себя дома…

— Почему? — я вернула банку на место. Лучше поверить на слово там, где не знаешь, куда лезут руки.

— Запретили после пожара. Он еще до моего рождения был, пожар, город знатно выгорел, — вздохнула она. — Пятьдесят плетей и штраф триста гольденов. Дом на эти деньги хороший можно купить. Это для ламп, — пояснила она. — У вас, наверное, тоже предпочитают масло.

Я кивнула. Почему она решила «у вас» — понятно, я веду себя как человек не местный. Горючая жидкость, может, использовалась для каких-то снадобий? Или для сушки трав? А я могла бы сунуть руки и в кислоту, просто профи, вместе с годами враз потеряла и квалификацию.

— Сиди здесь, — приказала я. — Если услышишь, как кто-то ломится в дверь…