Старик впереди нее сплюнул кровью перед тем, как зайти внутрь. Обходя пенящийся плевок, Натали последовала за ним.

– Минуту. – Смотритель поднял руку.

Она посмотрела через его плечо. Обзор закрывало деревянное заграждение. Через минуту (а показалось, будто через двадцать) смотритель жестом показал Натали войти в городской морг.

На виду была дюжина тел, но только одно приковывало внимание толпы. Так обычно и бывает с жертвами убийства. Морг был – по крайней мере, формально – способом идентифицировать найденные в общественных местах тела. Парижане шли сюда потому, что это было зрелище, как великий собор Парижской Богоматери, стоящий перед ним. Ходили слухи, что бродяги хотели быть частью «шоу» и иногда просились провести ночь на здешних плитах, чтобы не спать на улице.

Зайти в морг – это как ткнуть в ребра саму старуху с косой, сказав ей, что она завораживает. Потому что если она завораживает, то она не страшна. Смерть – это то, что бывает с другими.

Несколько лет назад был один убийца, который разрубил женщину пополам. Он отправил ее плыть по Сене, разложив по паре коробок, и так ее в морге и демонстрировали. Папа сказал, что это привлекло самые большие толпы, которые он только видел.

Натали все еще не могла разглядеть тела. Люди столпились на левой стороне секции осмотра, обозначая заветное место на карте макабрических сокровищ. Симпатичный молодой работник морга стоял, как и почти каждый день, у темно-зеленой занавеси по другую сторону стекла. С внимательным, пристальным выражением лица смотрел он на толпу. Она всегда на него заглядывалась, но отворачивалась, как только чувствовала, что он может поймать ее взгляд. И сегодня – тоже.

Несколько человек наконец освободили место, и она встала за группой людей. Несмотря на свой немаленький рост, она все еще ничего не могла увидеть, кроме спутанных песочных кудрей бедной жертвы да заляпанного кровью розового платья, которое висело за ней. Натали стала рассматривать остальные одиннадцать тел, похожих на восковые фигуры, разложенные по плитам. Со вчера добавился один новенький – загорелый и неприметный мужчина, с ним получалось всего девять мужчин и две женщины. В былые дни постоянный поток воды стекал сверху для охлаждения плит, непрерывно крестя эту неприглядность. Теперь же тела часами находились в холодильнике, а затем демонстрировались охлажденными, напоминая поезд для перевозки мяса.

Позади тел висела одежда, в которой они были найдены, так же как за жертвой было повешено ее платье. Мертвые лежали там обнаженными, только тряпочка прикрывала интимные места. Большинство из них здесь находились по несколько дней, пока демонстрационная комната не могла их больше сохранять. Затем фотографию тела помещали на деревянное заграждение еще на какое-то время. Если только кто-то не опознавал его – то есть знал человека по имени, а не просто как тело на плите – то его забирали и хоронили с другими неизвестными.

Группа задвигалась, когда несколько зрителей покинуло комнату. И когда она увидела, действительно увидела, воздух из легких Натали покинул комнату тоже.

Красные порезы зияли на плоти молодой девушки, насмехаясь над ее вечным молчанием. Скорее девочка, чем женщина, с полными губками и пухлыми щечками. Одна сторона ее лица была сплошным синяком, ужасающей палитрой фиолетовых, голубых и красных оттенков.

Другая же – рассечена, как свиное брюхо на бойне. Глубокие ножевые раны спускались от правого уголка ее рта до середины шеи и к ключице.

Натали вдруг осознала, что крепко сжимает ворот своего платья, и разжала пальцы. Она стала переминаться с ноги на ногу, не в силах отвести взгляд от жертвы. Никогда еще ей не доводилось видеть труп, истерзанный так люто.

Кто бы это ни сделал, его ждет гильотина. Натали хотела бы это увидеть, так же как желала присутствовать на казни того ужасного убийцы Пранзини. Любой убивший двух женщин и девочку – в их собственных постелях! – заслуживает этого, думала она, как и тот монстр, который убил эту девушку.

Пожилой мужчина за ней хрипло вздохнул. Тихо и нежно он прошептал: “Requiem Aeternam dona eis, Domine. Et lux perpena luceat ei”.

Натали узнала эту похоронную молитву. «Боже, даруй ей вечный покой. Да воссияет над ней вечный свет». Воистину.

Она наклонилась к стеклу, сглатывая комок в горле. Анонимность добавляла делу жестокости. Девушка в залитом кровью платье, жертва; вот все, чем она сейчас являлась для людей.

Девушке было не больше семнадцати-восемнадцати лет. Ее веснушчатая кожа пожелтела и раздулась еще сильнее, чем на других телах, несомненно, потому, что ее вытащили из Сены. При жизни она наверняка была хорошенькой.

«Как тебя зовут, несчастная душа?»

Маленькая девочка, затихшая при входе, теперь хныкала позади нее.