Олеся принесла из избы чистые тряпицы и кастрюлю с теплой водой. Она умело отмочила водичкой заскорузлую повязку и сняла ее. Осмотрев рану, заметила:

– Врун! Никакая это не колючая проволока! Видела я уже раны, даже перевязывала, когда наши отступали. Это сквозное пулевое ранение.

– Надо же! – делано удивился Саша. – А я думал – проволока.

Девушка внимательно посмотрела в глаза Александру и промолчала. Она промыла рану водой, приложила сухой мох, как еще наши деды в старину делали, и перевязала чистой тряпочкой.

– Где рубашка твоя?

– Сушится.

Олеся подошла к веревке, на которой сушились штаны и рубашка. Брюки только осмотрела, а рубашку тут же сорвала с веревки.

– Кровь на ней и рукав рваный. Выкинуть надо!

– Нет, лучше в печке сожги, чтобы следов не осталось.

Олеся усмехнулась, но перечить не стала и ушла в избу. А вернувшись, повесила на веревку сухую и чистую рубашку.

– Этак, пока отец вернется, у него одежды не останется. Почему одежда сырая? Дождя вроде не было, – Олеся испытующе смотрела Саше в глаза.

– По ручью шел, собак со следа сбивал, – вынужден был признаться Саша.

– Так за тобой немцы гнались?

– Именно.

– И где же они?

– Я быстрее бежал, – пошутил Саша.

– Ты чего-то не договариваешь!

– Что ты ко мне пристала, как банный лист? Ты что, следователем работаешь? – Саша едва удержался, чтобы не добавить «в НКВД».

– Ладно, не хочешь – не говори. Все равно сама все узнаю. Вставай, снедать будем.

– О, хорошее дело! А то – ружье сразу на меня. Да «где был, что делал»? Как сварливая жена…