Коун ненавидел себя, когда ему приходилось унижаться, чувствовать себя должником, но сейчас у него не было выбора.

— Кошачий Глаз, этот малыш значит для меня слишком много. Я вложил в Ронни слишком много времени и средств, чтобы потерять его.

— Знаю! — сурово произнес итальянец. — Может быть, это к лучшему. Знаешь, что говорят люди у тебя за спиной? Ты обращаешься с этим малышом, как настоящая еврейская мама. Без твоего одобрения он не способен произнести слово, пропеть ноту, сходить в туалет. Из клубов стали поступать жалобы. Ты уделяешь этому парню больше внимания, чем всему остальному бизнесу!

— Мы можем обсудить это позже, сейчас он за решеткой. Я должен что-то предпринять, пока новость не попала в газеты!

— Хорошо, — проворчал Бастионе, уступая Коуну. — Дай мне десять минут. Я позвоню тебе.

Положив трубку, Коун понял, что он не сообщил итальянцу о том, где находится Дейл. Однако через несколько минут телефон Коуна зазвонил.

— Док?

Голос Бастионе стал менее жестким, более деловитым.

— При таком обвинении речь может идти только о четырехзначной сумме.

— Тысяча? — спросил Коун. — Хорошо.

— Подожди, Док. Пять тысяч!

— Пять? — повторил Коун.

Он надеялся, что потребуется значительно меньшая взятка.

— За пять тысяч ты получишь его дело и отпечатки пальцев. Не будет никакого досье.

— О"кей, — ответил Коун с облегчением, хотя цена была высокой. — Позвони им и скажи, что мы согласны.

— Я уже согласился за тебя, — сказал Бастионе.

— А деньги?

— Я дал им слово, — сообщил Бастионе. — Забирай твоего парня.

Он положил трубку, прежде чем Коун успел поблагодарить его.

Они ехали в такси домой к Коуну. Взволнованный, потрясенный Ронни повторял: