Глава 24

Дома я оказался в первом часу ночи. Степенно, с обстоятельной аккуратностью пьяного человека, разулся в прихожей. Потом, стыдливо отворачиваясь от удивлённо-осуждающих глаз Елизаветы, посетил ванную. Где на рефлекторном автоматизме, но с неизменной тщательностью вымыл с мылом руки. После чего пришел в зал и, аккуратно сложил одежду мимо стула на пол. Затем, с чувством глубочайшего удовлетворения и выполненного долга, как озимые, осыпался на диван. Ощутив напоследок тупым меркнущим сознанием, как кто-то заботливо накрыл меня одеялом.

Поздним утром наступившего воскресенья я проснулся от того, что оно, это необычайно навязчивое утро, в данный отрезок времени красило своим нежным светом не где-то там далёкие и древние стены Кремля. А прямо здесь, сейчас и прямо моё, опухшее от тяжкого похмелья лицо. Немилосердно и без малейшего сострадания. Красило, сука, и жгло моё лицо. И даже глаза. По-садистски, через прикрытые веки, напрочь выжигая их своими жаркими радиоактивными лучами.

Секундой позже я перестал сердиться на настырные солнечные лучи. Потому что до похмельного разума вдруг дошло нечто. И это нечто даже услышалось в ушах. Услышалось, как мочевой пузырь возмущенно ревел в них грозным морским прибоем. Из последних своих сил сохраняя мою репутацию сухопутного следователя МВД СССР. Где-то в далёкой промежности, едва справляющийся с избыточным давлением свисток, был готов либо завязаться в узел, либо, что намного проще, сдаться. Панически посылая в верхнюю голову тревожные сигналы. Истошно вопящие, что до позорнейшего конфуза осталось не больше пары минут. Или того меньше.

Не размениваясь на неуместные в данном случае условности, в спасительный сортир я метнулся, не надевая ни штанов, ни тапок. Будучи озабоченным единственной лишь мыслью. Как бы на ходу не забрызгать стены такого, падла, долгого до бесконечности коридора.

Мне повезло. Воскресное похмелье не лишило меня пацанского фарта совсем уж в ноль. И потому бороться с непреклонным утренним стояком сегодня мне, к счастью, не пришлось. На этот раз мой свисток прежней своей высокомерной амбицией не бычился и по-воскресному был умеренно вял. И только поэтому звонкая струя не менее минуты била не в потолок, а именно туда, куда я ею сосредоточенно и выцеливался, нависая над унитазом. Видит бог, только сейчас я в полной мере осознал, в чем заключается истинное мужское счастье! И бескрайнее милицейское блаженство прогрессивного советского образца.

Под самый конец процесса, уже выдавливая из себя раба по капле и стряхивая эти рабские остатки в фаянсовый сосуд санузла, я ощутил новую невыносимую муку. Жесточайшую и неумолимую жажду. Язык стал сухим и шершавым, как ржавый слесарный рашпиль. Неимоверным усилием воли заставив себя помыть руки в ванной, и, стараясь не сотрясать быстрыми шагами свой мыслительный орган, я поспешил на кухню. Со стороны которой раздавались чьи-то негромкие, но женские голоса.

Я не стал тратить время на рекогносцировку и, не оглядываясь по сторонам, сразу же схватил с плиты чайник. Который, к превеликой моей радости, оказался достаточно прохладным. Озираться вокруг я начал сразу же после нескольких жадных глотков. Так и не выпуская изо рта носика спасительной эмалированной посудины.

Кроме стоявшей у окна Лизаветы, заметил, что за кухонным столом, с отблесками заботливой суровости на привлекательном лице, примостилась Лидия Андреевна Зуева.

— Ты чего пришла? — наконец оторвавшись от чайника, невнятно поинтересовался я, — Случилось чего? — вежливо, чтобы не выйти за рамки этикета, но забыв поздороваться, спросил я Лиду.

Начальница расширенными зрачками ошеломлённо смотрела на меня и упрямо молчала. Видимо, не желая поддерживать светскую беседу, пока я не надену штаны. Нафига тогда припёрлась?! Впрочем, вполне возможно, что её некоторым образом фраппировал исторгаемый из недр моего организма горячий выхлоп водочного перегара. Который я и сам ощущал вполне отчетливо и не без содрогания.

— Чего молчишь? Пренебрегаешь, что ли?! — с легкостью прищурившись опухшими веками, чужим хриплым голосом попрекнул я Зуеву, — Ну-ну! — избегая резкости в движениях, я развернулся и бережно понёс себя назад к спасительному дивану, манящему своей мягкой, горизонтальной поверхностью.

— Я знаю, где ты вчера пьянствовал! — со злостью в голосе прокричала мне в спину строгая начальница, — Сволочь ты, Корнеев!

— Я сволочь, а ты дура, — машинально бормоча себе под нос, упрямо удалялся я по нескончаемому коридору, — Придётся нам в таком случае злостно ослушаться заповеди всевышнего и больше с тобой никогда не плодиться! И даже не размножаться…

Я облегченно повалился на диван и, распрямляясь, вытянулся во весь свой комсомольский рост. Потихоньку приходя в себя и ощущая, как, окропившись из чайника влагой, оживают отравленные этанолом разум, и тугая лейтенантская плоть. Как ни крути, а по всему выходит, что намного больше бутылки я вчера употребил, И это еще с учетом того, что далеко не всё употреблённое я уверенно помню. Данное обстоятельство отметилось в голове, не то что бы без гордости, а даже без малой толики симпатии к себе почти алкоголику. Это ж надо было так над собой надругаться! Одно лишь было мне оправданием. Улучшение жилищных условий друга. Если, конечно, затеянная мной авантюра выгорит. Н-да…

А Лизку надо будет всё же выпороть. За длинный язык и для порядка. На дальнейшую, так сказать, перспективу. Лишним это, точно, ни для кого не будет. Подумал я, неудержимо вываливаясь из бодрствующего сознания в вату похмельного забытья.

Судя по циферблату настенных часов, дремал я почти час. Поворотя голову от спинки дивана, увидел скорбное лицо сидящей в моём изголовье Лидии Андреевны.

— Выпей! — тотчас протянула она на ладони к моим губам какую-то таблетку и стакан с водой.