Это
Блин, как же мне ее не хватает.
Теперь мне ясно, что ее пресловутая фраза вовсе не несла в себе такого негатива. «Ты же знаешь, я никогда не сделаю женатого» означает всего-навсего, что она бы этого не сделала,
Ох, какой же ты мудак. Ведь ее уже нет в живых.
Идя по улице, я вдруг вижу ее за рулем японской машины, стоящей на другой стороне под ярким неоновым светом исландской ночи. Она машет мне рукой и улыбается, как она это всегда делала, когда заезжала за мной на своей маленькой «хонде». Что будет с ее машиной? С ее квартирой? У нее ведь не осталось никакой родни. Наверно, мне надо позвонить ее подружке Венди и все рассказать…
Огромная волглая туча над Рейкьявиком добралась-таки до моих глаз. Они вдруг наполняются влагой, как шерстяной свитер мгновенно пропитывается кровью из пулевой раны, и я начинаю содрогаться так, будто у меня приступ лихоманки. Не могу сдержаться. Рыдаю, и все тут. Последний раз со мной такое было, когда мы проиграли в полуфинале французам в Париже в девяносто восьмом. Тюрам, сучонок, забил нам дважды. Я вынужден прислониться к запаркованному белому джипу, который переносит мою истерику со стойкостью кавалерийской лошади.
Из-за угла появляется престарелая дама с престарелой собачкой на длинном поводке. Утренний выгул. Наши взгляды встречаются. Я приказываю своим глазам заткнуться. Наверное, я произвожу впечатление бомжа, выклянчивающего на бутылку. Она же глядит на меня так, будто нью-йоркский мафиози, рыдающий на улицах ее родного города в пять утра, для нее дело привычное. Эта седая девушка триста шестьдесят пятого дня в тесной водолазке, узких брючках и кроссовках «Найк» напоминает мне манхэттенских дам Верхнего Ист-Сайда, только что сделавших себе в парикмахерской
Сам не зная почему, я вдруг поднимаю правую руку, явно желая остановить женщину. На нее это не производит впечатления, в отличие от ее собачки, которая, прошмыгнув между машин, выбегает на проезжую часть и устремляется ко мне. Оставшаяся на тротуаре стройная дама почти атлетического сложения тщетно тянет к себе поводок, по-видимому зацепившийся за бампер. Ее седая прическа колышется, когда она встряхивает головой, приказывая собачке вернуться, но та оказывается слишком падкой на сантименты: она уже обнюхивает мои слезы, эти маленькие темные разводы на асфальте, точно очумелый наркоман, пытающийся избавиться от зависимости, но, на беду свою, учуявший кокаин во время прогулки по лесу. И тут я задаю владелице собачки вопрос, который удивляет меня еще больше, чем мой жест:
— Извините. Вы не скажете, есть здесь церковь поблизости?
Глава 18. Утро мертвых
Церковь закрыта. Она стоит прямо на берегу «Пруда», вся в броне, выкрашенная в зеленый цвет. По водной глади плавают лебеди и утки. Некоторые как будто спят, спрятав голову под крыло, точно участники музыкального видеоклипа Бет Мидлер.
Квак, квак.
Я сажусь на ступеньки. Проносящиеся надо мной чайки сквернословят в мой адрес, как назюзюкавшиеся ангелы. Ган два раза звонит мне на мой новый мобильный. Я не отвечаю. Когда оплакиваешь жену, любовница не поможет. Навстречу мне движется маленький громыхающий оранжевый монстр с вращающейся мигалкой в стиле диско на крыше и полусонным работягой за рулем. Сзади у зверя обнаруживаются крутящиеся щетки и слоновий хобот для втягивания мусора. Впечатление такое, будто зверюга набивает им брюхо. Водитель даже не смотрит в мою сторону. Что бы тебе, приятель, убрать все трупы, которыми я вымостил свою дорогу?
Кладбище — зашибись. С тех пор как окончил школу, я только и делал, что добавлял кресты. У кого-то камни в почках, а у меня камень на совести размером с почку. Я встаю со ступенек и направляюсь в сторону центра вслед за мусоромонстром.
С Мунитой я познакомился в ресторане «Артуро» на углу Хаустон и Томпсон-стрит. Ей выпало меня обслужить. Мне — ее заслужить. Семь раз я приходил в ее смену, прежде чем она мне улыбнулась. Вот вам и «членососка». Семь раз я заказывал разные пиццы, прежде чем подобрал шифр к ее сердцу. Шифр был такой:
Я до сих пор не понимаю, почему со мной она была такой недотрогой, в то время как холостым парням из башни Трампа достаточно было нажать на кнопку лифта. Каждые три-четыре недели она поднималась этажом выше. Нет, она не делала телесериал «Стажер». Зато «делала» всех кого ни попадя.
Я стою на главной площади Исландии в 5:02 утра, как приговоренный к смерти преступник в ожидании палача и разъяренной толпы. Но никого нет. Только тихо урчащий оранжевый зверь, исчезающий вдали, да одинокий ворон, каркающий с верхушки городских часов в центре площади. Китообразную гору по ту сторону залива накрыл серый туман почти до синего брюха. Я беру курс на гору.
На следующем перекрестке серый автомобильчик ждет зеленого света. За рулем круглолицая блондинистая девушка шестнадцатого дня. Наверно, едет на работу. Сколько раз я вот так же ждал перед светофором ранним утром, бог знает в каком городе, не видя вокруг ни одной машины, а на всех радиоволнах Вилли Нельсон пел: «Всем девушкам, которых я любил…» Пожалуй, больше половины из моих шестидесяти шести жертв были убраны до полудня. Убийство и утро начинаются с одной буквы. Никто не ждет пулю на завтрак.
Я иду по берегу. Невысокая защитная стена из больших валунов тянется вдоль залива как напоминание о чудовище, затаившемся на океанском дне, хотя зеркальная гладь с виду кажется такой безмятежной. Мы с ним два сапога пара. Мощеная пешеходная тропа проложена между защитной стеной и совершенно безлюдным бульваром. Впереди я различаю голубоватую голову Муниты, парящую в воздухе наподобие огромного волосатого паука. Идя по берегу, я разговариваю с ней и самим собой. На этом острове-рефрижераторе, в котором я заключен, мне не к кому обращаться, кроме как к своим грехам и своим потерям.
Труп № 42 принадлежал незадачливому бизнесмену из канадского Виннипега, задолжавшему Дикану некую сумму. Чтобы выполнить задание, мне пришлось подняться на сорок пятый этаж и незаметно прокрасться в тесный гостиничный номер. Когда я вошел, он занимался йоговской фигней на двуспальной кровати: ноги в воздухе, задница прямо перед моим лицом. О том, что его смерть пришла, он догадался лишь тогда, когда я загнал патрон в его в прямую кишку. Глупо было не воспользоваться такой возможностью. Этот тип в галстуке умер не сразу. Еще секунд сорок я мучительно размышлял о том, что мне с ним делать дальше. Мне жуть как не хотелось производить контрольный выстрел. До рекорда «Токсич Три Обоймы» мне оставалось всего два патрона. Поэтому я просто стоял, поглаживая свою пушку, а этот рухнувший дуб вывернул голову, чтобы заглянуть своей толстощекой судьбе в лицо. К счастью, он правильно оценил затруднительность моего положения. И пошел мне навстречу. Я даже решил упомянуть его в своей слезной благодарственной речи на вручении мафиозных «Оскаров».