Можно приводить сотни подобных примеров. Но в них нет нужды. Их, наверно, немало в запасе у каждого из сидящих в этом зале.

Я их привел для того, чтобы сказать о том, какое это увлекательное дело – работать над образом, над характером нашего современника: рабочего, колхозника, человека науки или техники, партийного работника. Для советского писателя реально открылись такие богатства человеческой души, о которых наши классики, на коих мы постоянно ссылаемся, только мечтали.

Почему же мы, вместо того чтобы со всей страстью, со всем жаром разрабатывать эти богатства в глубинах жизни, подчас довольствуемся черепками прошлого, принимая и выдавая их за драгоценности?

Некоторым товарищам, видимо, кажется, что наши литература и искусство находились (так, во всяком случае, я понял товарища Эренбурга в его повести «Оттепель») долгое время в состоянии некоего замораживания, анабиоза, если еще не хуже. Это же совершеннейшая неправда! И литература и искусство у нас непрерывно росли, развивались. Они накапливали богатства, присоединяя их к богатствам, коим основу заложили Фурманов в «Чапаеве», Островский в романе «Как закалялась сталь», Фадеев в «Разгроме», Крымов в романе «Танкер „Дербент“» и другие. Разве мало появилось на свет после войны замечательных книг?.. Эти наши завоевания – результат поступательного движения, а не анабиотической спячки, после которой надо, чтобы капало с подоконников, чтобы в лужах чирикали воробьи и чтобы население наших книг непременно разбивалось на счастливые парочки.

Допустим, авторы многих книг ошибались, подчас желаемое принимая и выдавая за сущее, слишком спешили забегать вперед. Но ведь они все-таки бежали вперед, а не тянули нас назад. И за это им спасибо. Подобного рода ошибки исправимы, и они будут исправлены. Они нам наука. А то, что достигнуто, то достигнуто. Это у нас не отнимешь. Нелегко ходить целиной, по непротоптанному, немало сапог истреплешь. В комнатных, хорошо обношенных шлепанцах таких дорог не одолеешь. Многие из нас шли в кирзовых сапожищах и немало натоптали. Но зато, так или иначе, мы уже в значительной мере знаем, как изображать человека труда и в труде, что завещал нам Горький. Мы приблизились к этому не без потерь, понятно, и не без издержек.

Теперь можно потешаться над теми из нас, которые, чтобы написать роман или повесть, старательно изучали доменный процесс, сталеварение, паровозостроение, а иной раз даже и акушерское дело, и эти свои знания демонстрировали на страницах книг. Но это ведь тоже было движением вперед, а не назад, это был процесс изучения, освоения нового. В результате мы теперь знаем, как в книгах обращаться со всякого рода производственными процессами, чтобы они не только не заслоняли человека, а, напротив, помогали бы ярче его раскрыть.

Так вот, повторяю, теперь можно изощряться в остроумии по поводу так называемых «производственных» или «колхозных» романов, а ведь авторы этих романов были разведчиками, саперами, людьми, идущими вперед. Это они шли через минные поля неизведанного в литературе, и это они бросались первыми под критические пулеметы, прокладывая дорогу другим.

Кто-то с этой трибуны справедливо досадовал на то, что старая писательская гвардия продолжает стоять в стороне от главнейших вопросов современности, от главнейших тем нашего времени. Многие и из молодых, и по возрасту средних оглядываются на нашу гвардию. Если она, мол, больше склонна к истории, к прошлому, то и мы, пожалуй, поработаем над прошлым, заглянем в свое детство, в юность.

Конечно, ни Петр I, ни полководцы и флотоводцы разных эпох и времен, ни даже более близкие наши предки не встанут из гроба, не заявят такого решительного протеста против того, что их не столь полнокровно изобразили, как было в действительности, не напишут письмо в «Литературную газету» об искажении их образа и т. д. А наш современник очень и очень ревниво относится к тому, как мы о нем пишем, он реагирует на погрешности даже в мельчайших деталях. Я приведу в пример то, как обсуждался роман «Журбины» работниками милиции в Ленинграде. Я шел на эту конференцию совершенно спокойно, потому что это была уже не первая конференция, во-первых, а во-вторых, в моем романе эпизодический образ милиционера был, с моей точки зрения, очень хорошим и симпатичным. Но он оказался никуда не годным с точки зрения работников милиции. Оказалось, что показанный мной милиционер плохо несет службу: он никак не реагировал на выстрелы, не составил протокола на того, кто стрелял по поводу рождения внука; кроме того, он пьяница. Я сказал, что он отказался даже от стопки портвейна, а мне говорят – да, отказался, но, уходя, он с сожалением посмотрел на графины.

Вот даже на какие детали обращает внимание наш современник. В смысле ответственности перед читателем этот участок литературы – литературы о сегодняшнем дне – «опаснее» всякого другого. Это передний край литературы. Не каждый идет на этот передний край. И надо более внимательно относиться к бойцам переднего края.

Во время Отечественной войны мы умели очень хорошо собирать малейшие крупицы боевого опыта. У работников военных газет на учете был каждый умелый снайпер, каждый умелый бронебойщик. Вот так же нашей критике, нашему литературоведению надо собирать крупицы опыта в изображении нашего современника, взять на учет не только пресловутую «обойму», о которой здесь так много говорили, но каждого писателя в любой части нашей страны, в любой области, в любом крае. Этот опыт пригодится и нам и тем, которые идут за нами. А за нами уже идет большая армия писательской молодежи, о которой, к сожалению, здесь очень мало говорили. И говорить о молодежи должны были товарищи Фадеев, Шолохов, Федин, Леонов, Катаев, Гладков. Если среди нас нет Горького, то они, эти товарищи, должны были предстать тут коллективным Горьким.

Мы должны, обязаны искать новое в жизни. Мы часто говорим о наших классиках, о том, что мы должны у них учиться мастерству. Но у них надо учиться и их страстному интересу к острейшим проблемам современной им жизни. Без этого не было бы ни Толстого, ни Тургенева, ни Щедрина…

Открывание нового в жизни, видение этого нового – наше писательское призвание, этого от нас требуют читатели, и взрослые, и маленькие.

Я приведу пример с маленьким читателем. Один из сидящих в этом зале московских литераторов рассказывал мне такую историю. Его сынишке прочли сказку, которая заканчивалась словами: «Стали жить-поживать и добра наживать». Мальчишка долго размышлял, а поразмыслив, спросил: «Ну и что, они его сжевали?» – «Кого, Мишенька?» – «Ну этого, добрана».

Он, этот маленький читатель, уже не знает, ни что такое добро, ни как его наживают, вообще не имеет понятия о наживе.

С этим мальчуганом вышла и другая история. Он однажды капризничал, не хотел спать. Его решили припугнуть, сказав, что позовут Бабу Ягу. Старшая сестренка надела пальто мехом наружу, бумажную маску на лицо, взяла в руки швабру и в таком виде высунулась из-за портьеры. Было довольно страшно. Но мальчишка – ему было тогда три-четыре – закричал: «Баба Яга, иди сюда, не бойся!»

Товарищи, уж если ребятишки стали покровительственно относиться к Бабе Яге и всяким прочим букам, то взрослый читатель тем более понимает, что в наших книгах от наблюденного сегодня, а что извлечено из арсенала прошлого. Есть ли смысл снова жевать этого «добрана»? Тот, кто не видит нового, которое с каждым днем все больше входит в нашу жизнь, тот или близорук от природы, или просто не хочет видеть это новое.

Дела советского народа изумляют мир. Трудящиеся земного шара питают величайшее уважение к советскому человеку. Наш долг – нарисовать образ нашего современника во всей его простой и величественной красоте. Наш долг – верно и неуклонно служить партии в деле коммунистического воспитания народа.