Когда мы познакомились, ты представился как Пиппо. По прошествии пяти лет ты снова вернулся к своему полному имени – Джузеппе. Это ключевой момент. Ты наконец сроднился со своим настоящим именем. В моих краях именины иногда важнее дня рождения, потому что именины – дело общественное, а день рождения – праздник сугубо личный. Джузеппе – полная форма имени, указывающая на принадлежность к обществу.
Вообще же, он “мой Джузеппе”, это известно всем, кому я рассказываю про те пять прекрасных лет. Это история настоящей дружбы, и, подобно всем истинным историям, она не имеет конца. Истина заключена в нашей дружбе. Истина не дает нам пойти ко дну и ведет по жизни. Она поддерживает нас, защищает, согревает, но в то же время тревожит душу. То есть заставляет сомневаться, критически оценивать. Но не подозревать. Мы твердо выучили: все явления в мире обусловлены окружающей действительностью. Однако взаимопонимание, установившееся между людьми, способно вырвать их из плена обусловленности. Дружба меняет нас. Мы становимся теми, кого встречаем и к кому привязываемся.
“Я не мафиози, поверьте, я не мафиози”, – твердил ты, когда мы встретились в комнате для свиданий. Это походило на крик души, желавшей сбросить с себя ярлык. Случилась исповедь. Я не любопытствовал, не намеревался расспрашивать о подробностях твоей жизни. Отчего же ты принялся рассказывать? Зачем эта исповедь? Я понял – зачем, и уже нет нужды читать “Исповедь” святого Августина. Я понял и счастлив этому. Благодаря той исповеди между нами установилась связь. Человек исповедуется, когда хочет приблизить к себе слушателя, он говорит правду, без которой не завяжется истинная дружба.
Думаю, мы открываем душу не всякому, но только людям, к дружбе с которыми стремимся; дружба – самая важная из всех связей. Сейчас я знаю, что невозможно требовать исповеди от кого-либо. Исповедь происходит спонтанно из глубинной потребности установить связь. Откровенности нельзя добиться принуждением. Она возникает, когда есть необходимость в дружбе.
Вначале всегда бывает книга. Первая книга имеет символическое значение, сквозь ее призму читаешь все последующие. Для тебя первой книгой стала “Война и мир”. Невероятно, если задуматься. Ты нашел ее в камере, оставленную неизвестным предшественником. Ты сам пришел с войны, на которой искал мира. Жизнь творит с нами удивительные вещи, перетасовывает нас, как карты, и внезапно ставит в пограничные ситуации, которые дают нам шанс возродиться, открывает перед нами новые двери. А ведь не все способны увидеть эти двери, которые распахиваются по воле случая. Книга Толстого могла так и остаться закрытой. Но ты открыл ее. И решил положить конец войне.
Предоставить жизнь самой себе – значит просто жить, позволить событиям следовать своим чередом, не сдерживать мощного потока, дать реке жизни выйти из берегов и напитать землю влагой. Затем нужно выстроить плотины, направить поток в верное русло. Надежда? Это только одно из проявлений жизни. Ничего более. Не стоит всецело полагаться на надежду, ее недостаточно для полноты существования. Необходимо научиться правильно с ней обращаться. И нужно слушать свой внутренний голос, который есть слияние голосов дорогих нам людей. Именно из чувства искренней дружбы, связывающей нас с другими, рождается мелодия нашей мысли. Наш внутренний голос.
Наверное, я действительно казался чудаком. На той первой встрече в большой аудитории. Я пришел с начальником тюрьмы, который вполне мог сойти за образец счастливого и гармоничного человека. В конце курса я спросил его, чего он добился за свою карьеру, и он ответил: “Законности”. Неужели я ослышался? Разве тюрьма не предполагает законность? Думаю, он подразумевал под законностью то же самое, что и я, – совокупность связей между людьми. Законность не столько юридический термин, сколько категория бытия. Если люди не понимают правил, они их не уважают. Безопасность и стабильность в обществе обеспечиваются не формальным установлением правил, но их смысловым наполнением, позволяющим нам проникнуть в суть закона. Мы с вами познали это на собственном опыте: за пять лет обучения наши взаимоотношения изменились, и мы стали чувствовать себя увереннее, научились доверять друг другу.
На первой вводной лекции аудитория была переполнена. Пришло пятьдесят с лишним человек. Ты сидел с товарищами сзади, в один ряд, а остальные – группами, по бокам.
В глубине аудитории, вдоль стены, устроились агенты уголовной полиции. Мы научились уважать этих людей, осознав, насколько тяжела их работа, требующая постоянного внимания, собранности, непрерывных тренировок и даже, время от времени, отдыха. Среди сотрудников уголовной полиции попадаются выдающиеся личности. Мне доводилось встречать их вне работы, в штатском. Они казались моложе и приветливее. В тюрьме каждый становится заключенным.
Первая лекция оказалась парадоксальной. Начальник тюрьмы попросил меня рассказать о предмете и задачах философии, ввести слушателей в курс, который мыслился как образовательный эксперимент. Я принялся говорить об этике, об “обретении себя”. Сравнивал это “обретение себя” с “возвращением домой”. Я подчеркнул: тот, кто знает, как обрести себя, не всегда этого достигает; но тот, кто не знает способа обрести себя, никогда не сможет этого сделать. Я затронул эту тему перед слушателями, лишенными возможности вернуться домой.
Я говорил о тех, кто так и не вернулся, или заблудился, или погиб в дороге, или потерял дом. Говорить об этом в тюрьме – безумие. Конечно, я уверял вас, что всякое знание помогает вернуться. Рассказывал о египтянах и Фалесе Милетском. О геометрии как науке возвращения домой и возвращения утраченных благ.
Я объяснял, что знание способно возвратить человека к своей сути и что любой возврат несовершенен по определению. Ведь нам никогда не вернуть в первозданном виде то, что потеряно, взято в долг, украдено, отнято. Возмещение всегда будет неполным. Безумие рассказывать все это в тюрьме осужденным на пожизненное заключение. Тем не менее никто лучше них не понял бы смысла сказанного. Ты вернулся. Ты обрел себя. Вернулся и увидел, что было заложено в тебя природой и чем ты не воспользовался. Вернись в себя, потому что внутри каждого человека живет правда.
Да, правда живет. Она не вещь, а бытие. И ты вернулся. Ты вернулся через написание книги. Сейчас, по-моему, ты стоишь перед дверью, которая пока закрыта, но ты готов войти в нее, Джузеппе. Подожди, пока эту дверь откроют. Кто откроет?
Мы. Мы живем другой жизнью, думаем, будто твоя история не имеет к нам отношения, и готовы забыть эту невыносимо жестокую хронику. Оставить ее в прошлом, которому она и принадлежит. Способны ли мы похоронить прошлое и извлечь из него урок истины, выраженной в такой форме законности, как общественное благосостояние?
Твоя книга заставляет нас задуматься. Она бередит душу. Подталкивает к поиску ответов. Мы не должны оставаться безучастными зрителями, которые просто наблюдают за судьбой некоего воображаемого Антонио Брассо.
И хорошо бы тебя звали иначе. Мне хотелось бы, чтобы имя “Антонио Брассо” перестало быть маской, скрывающей твое истинное лицо, но лишь указывало на отсутствие тождества между тобой и персонажем книги: “Я вовсе не Антонио Брассо и никогда не имел ничего общего с человеком, совершившим ту кровавую гекатомбу”.
Такова наша с тобой история. На экзамене ты робко и неуверенно произносил греческие слова, которые почерпнул из книг и никогда не слышал из уст других людей. Так случается с глухими, они говорят со странными интонациями, вкрапляя в речь слова, которые прочли, но никогда не слышали. Так было и с тобой: ты рассказывал, что в детстве играл с друзьями среди груд камней и только потом узнал, что это были места археологических раскопок, руины истории, оставшейся позади, обращенной в развалины во имя другой истории, страницу которой мы не решаемся перевернуть.
Суд по законам правды необходим нам. Такой, как суды, установленные в Африке, без которых не обойтись в моменты исторического перелома. Суд, возмещающий утраченное. Далекий от совершенства, зато справедливый. Он дает право на жизнь.
Следует подумать о нынешнем молодом поколении: нам предстоит вернуть ему прошлое, полное ошибок, исковеркавших социальное устройство. Будущее молодых – в возвращении их к самим себе, в преодолении тревог, страха и обид. Говорят, что дети расплачиваются за грехи отцов. Это трагедия. Греческая трагедия основывалась на идее возмездия, которое осуществлялось по законам правды; следует помнить, что трагедия как литературный жанр складывается одновременно с соответствующим понятием этики. С древнейших времен трагедия связана с темой дома – это всегда трагедия дома, семьи. Этика же произрастает в обществе, где родство – это истинная дружба, связь с людьми, которые тебе дороги. Дружба представляется чрезвычайно важным связующим звеном между жизнью и окружающим миром.
Суд по законам правды не минует никого из нас, но именно мы сами должны сесть на скамью подсудимых. Ты, Джузеппе, – на стороне правосудия, ты один из тех, кто возвращает своей родине осознание таких извечных ценностей, как сплоченность общества. История движется к финалу. Мы все должны стать подсудимыми, если искренне желаем изменить страну к лучшему.