Четыре

Июнь 1940-го

Франция

Над темно-зеленым, поросшим лесом косогором высился средневековый дворец. Прямо карамельный замок в витрине кондитерской – леденцовые окошки и сахарные ставенки. Далеко внизу в синеве озерной глади отражались облака. Идеально ухоженный сад позволял обитателям поместья – и, что гораздо важнее, их гостям – прогуливаться по владениям, беседуя исключительно о приличествующих обстановке предметах.

В парадной столовой за накрытым белоснежной скатертью столом, за которым легко уместились бы две дюжины человек, с идеально прямой спиной сидела Изабель Россиньоль. Все вокруг было светлым. Стены, потолок и пол отделаны камнем светло-бежевого оттенка. Своды потолка возвышались футов на двадцать над головой. Каждый звук в этом зале звучал громче, пойманный в ловушку его стылыми стенами, как и несчастные обитатели замка.

Мадам Дюфур стояла во главе стола; строгое глухое черное платье открывало лишь выемку у основания шеи. Единственным украшением была бриллиантовая брошь. (Один роскошный предмет, дамы, но выбирайте его тщательно; всякая вещь имеет свой голос, и ничто не заявляет столь громко и категорично, как дешевое украшение.) Узкое лицо, обрамленное пергидрольными кудряшками, обесцвеченными с такой безудержной целеустремленностью, что вожделенный эффект молодости оказался полностью уничтожен, завершалось тяжелым подбородком.

– Фокус в том, – говорила она хорошо поставленным голосом, – чтобы стать абсолютно неприметной, совершая нужные действия.

Девушки за столом все как одна были одеты в синие шерстяные жакеты и юбки – школьную форму. Зимой это, может, и неплохо, но в этот июньский полдень наряд просто невыносимый. Изабель чувствовала, что обливается потом, и никакое лавандовое мыло не замаскирует отвратительный запах. Она обреченно уставилась на апельсин, покоящийся в центре тарелки из лиможского фарфора. По обе стороны от тарелки в строгом порядке разложены столовые приборы: вилка для салата, вилка для основного блюда, нож, ложка, нож для масла, рыбная вилка. И еще, и еще, до бесконечности.

– А сейчас, – объявила мадам Дюфор, – возьмите нужные приборы… тише, будьте любезны, аккуратнее, и очистите апельсин.

Изабель попыталась проколоть вилкой твердую кожуру, но апельсин увернулся, подпрыгнул и перескочил через хрупкий край тарелки. Фарфор жалобно зазвенел.

– Дерьмо, – пробормотала она, подхватывая апельсин прежде, чем тот шлепнулся на пол.

– Дерьмо? – Мадам Дюфур возникла за спиной.

Изабель испуганно подскочила на стуле. Бог мой, эта женщина скользит, как змея в камышах.

– Простите, мадам, – пролепетала Изабель, возвращая апельсин на место.

– Мадемуазель Россиньоль, – возмущенно проговорила Мадам, – как получилось, что вы на протяжении двух лет удостаиваете нас своим присутствием, но столь немногому научились?

Изабель еще раз остервенело ткнула апельсин вилкой. Абсолютно неграциозно и вообще почти неприлично – но эффективно. И ослепительно улыбнулась Мадам.

– Вообще-то, мадам, отсутствие успехов у ученика считается профессиональной неудачей преподавателя.

Все сидящие за столом затаили дыхание.

– Вот как, – заметила Мадам. – То есть это мы виноваты в том, что вы до сих пор не умеете нормально справляться с апельсином.

Изабель попыталась снять кожуру – слишком торопливо, слишком грубо. Серебряное лезвие соскользнуло с надрезанной кожицы и громко звякнуло по тарелке.