— Да никто не придет, вы что, не понимаете? Диана Дюваль была звездой; они высидели бы весь ваш занудный спектакль, только чтобы посмотреть на нее, Кэлловэй. Но неизвестная?.. Ну ладно, это же ваши похороны. Идите, делайте что хотите, я умываю руки. Вы за все отвечаете, Кэлловэй, запомните это. Надеюсь, они вас за это распнут.
— Благодарю вас, — произнес Личфилд. — Очень любезно с вашей стороны.
Хаммерсмит начал наводить порядок у себя на столе, освобождая место для бутылки и стакана. Беседа была окончена: он больше не интересовался судьбой этих однодневок.
— Уходите, — велел он. — Просто уйдите отсюда.
— У меня несколько условий, — заявил Личфилд Кэлловэю, когда они вышли из офиса. — В спектакле необходимо кое-что изменить, для того чтобы моей жене было удобнее работать.
— И что именно?
— Ради комфорта Констанции я попрошу вас существенно уменьшить яркость освещения. Она не привыкла играть в свете таких ослепительных софитов.
— Очень хорошо.
— Я также хотел бы, чтобы вы установили ряд софитов на рампе.
— На рампе?
— Я понимаю, это необычное условие, но она чувствует себя гораздо лучше, когда на рампе горят огни.
— Они же слепят актеров, — возразил Кэлловэй. — Им трудно видеть зрителей.
— И тем не менее… Я вынужден настаивать на этом условии.
— Хорошо.
— И третье, я попрошу вас изменить все сцены с поцелуями, объятиями и другими прикосновениями таким образом, чтобы исключить любой физический контакт с Констанцией.
— Все?
— Все.
— Но ради бога, почему?
— Моей жене противопоказано учащенное сердцебиение, Теренс.
Кэлловэй на мгновение поймал взгляд Констанции. Он был подобен взгляду ангела.