– Нет, нет, спасибо! – ловким тычком Сафа отправил "гондолу" через порог и торопливо захлопнул дверь, словно убегая от чумного.

– Комиссию вы должны пройти в любом случае! – как ни в чем не бывало, крикнул дядечка сквозь дверь.

Сафа видел, как Пятаков во дворе перебивает бумажки из своей папочки, потом удовлетворенно машет рукой, сам себе указывая маршрут, и уезжает на своей таратайке.

– Не пойду я ни на какую комиссию! – говорит Сафа, но это только слова.

Почему? Потому что время его пришло.

В подъезде давно нечем было дышать, а Счастливчик продолжал бубнить. Сафа подозревал, что день, когда появится судебный пристав, может оказаться не самым удачным в его жизни, но то, что он будет иметь такое нудное продолжение, он и предположить не мог.

Выйдя на площадку, он закрывал дверь, когда боковым зрением увидел поднимающуюся по лестнице массивную фигуру. Это был мужчина лет тридцати в милицейской форме, коренастый, с бычьей шеей и пудовыми кулаками, плечи едва поместились на лестничной площадке. Форма делала его квадратным и похожим на плиту на Синтетической с надписью: "Здесь будет установлен памятник героям, освободившим порт от сумитов в 1913 году".

Сафа сначала обкакался, приняв жирного за спецмоновца, потом, не увидев серебряных молний на обшлагах рукавов, успокоился. Это был всего лишь мент.

Неизвестно каким ветром занесенный в эти места, вымирающий вид, но мент. Жирный тем временем дополз до площадки. Здоров оказался бычара. Откормленный.

– Я ваш участковый, – представился он, впрочем, не назвав фамилии.

Странное дело, подумал Сафа. Я коренной житель Алги, впервые в жизни вижу алгинского участкового. На груди мента напротив сердца висела толстая блямба с цифрой "7". Число счастливое у подавляющего большинства народов, исключая сумитов, считавших семерку дьявольским отродьем. Посему Сафа стал про себя называть участкового Счастливчиком.

Рожей Счастливчик не вышел. Ну не получился. Нос с низким лбом существовали отдельно от мощного подбородка с лезвием плотно сжатых губ над ним. Глаза были бешеные. Водянистые, бело-голубые, практически бесцветные.

– Я ведь к тебе пришел, Саша, – притворно участливо набубнивал Счастливчик.

Участие меньше всего вязалось с его мрачным обликом. Сафа немедля почувствовал внутренний протест. Сашей его называли только родители, такая была их прерогатива, улица знала его как Сафу.

– Вот ты и вырос, дружок, – произнес Счастливчик сиплым басом. – Скоро тебе восемнадцать. Совершеннолетие, как ни крути, от этого никуда не деться. Это накладывает определенные обязательства, но и дает определенные права.

Я тебе не дружок, подумал Сафа. Друг у меня был только один – Колька, и то вы у меня его забрали. Один я как перст на этом свете, и то вы мне покоя не даете.

Остался мне всего месяц в городе гулять, а вы уже тут как тут, псы смердячие.

Но вслух он не проронил ни слова. Еще Колян учил:

– К тебе будут соваться разные люди, давать советы, учить жить. Никогда ничего им не рассказывай и посылай на хер. Представь черепаху. Она жива, пока не высунула голову из панциря. А если высунет, от нее в миг останется только каска.

Счастливчик бубнил долго, потом видно прочухав, что ему внемлют лишь стены, пробуравил его свинячими глазками и буркнул: