– Мы хотим выйти на предполагаемого свидетеля по этому делу. Это женщина, и она состоит в RAF.

– В стокгольмском отделении RAF больше сотни активистов, – сообщает Оскар. – Примерно треть их – женщины. Нужно еще что-нибудь…

Он все так же невозмутим, но глаза забегали. Нет, что-то не так с этим Оскаром.

– Ты ведь наверняка знал его, – говорю я. – Ты и Томас, вы были знакомы?

Оскар склоняет голову набок, будто размышляет, как будет правильнее на это ответить.

– Мы не были знакомы, но я знал, кто он.

– Точно не были? – Я смотрю ему в глаза.

– Слушай, убирайся-ка ты отсюда. – Он ставит кофейник на стойку. – Люди смотрят…

– Но ты сам выбрал побеседовать здесь, – говорю я. – А то можем прогуляться до бункера…

Он улыбается, поворачивается ко мне спиной. Ставит форму на посудный столик. Чистит раковину, над которой висит ящик для ножей. Я вглядываюсь в блестящие стальные лезвия.

– И много у вас обычно посетителей?

– То есть?

– Я просто спросил.

Он снова молчит, потом отвечает рассеянно, размахивая руками:

– Да, обычно много… Я понятия не имею, куда он подевался.

Оскар имеет в виду недостающий нож. Не тот ли самый, который всадили Хеберу в спину? Я пытаюсь разглядеть его обувь. Вполне возможно, что она сорок четвертого размера.

– Слушай, – он снова поворачивается ко мне, – тебе меня не запугать, ты понял? Здесь вообще никто ничего не боится, и меньше всего – таких отвратительных копов, как ты.

– Отвратительных? Это что-то новое…

– Тебе ведь нравится твоя работа, так?

– Ничего не имею против нее, – честно признаюсь ему.