– Потому что… – Я задумался. – Я не умею делать ничего другого… не хочу и не могу… Потому больше у меня ничего нет.

– А Сэм? – Он приблизил лицо, глядя мне в глаза. – Разве ее у тебя нет?

– Нет.

– Я полагал, вы вместе…

– Это не так.

Грим кивнул.

– Но ты понимаешь, что не сможешь вернуться в полицию, пока не покончишь со всем этим… или, – он поморщился, и на его лице проступило подобие улыбки времен нашей стародавней дружбы, – пока не убедишь их в том, что покончил… С учетом твоей истории, я имею в виду.

– Не уверен, что у меня это получится.

– А ты пытался?

– Нет.

– Тогда, может, стоит?

– В любом случае это только мое дело. Если я прибегну к помощи со стороны, они могут заметить. И, с учетом моей истории, как ты сказал… меня уволят из полиции. Я не могу так рисковать.

– Тогда действуй один. Тебе предстоит пережить момент истинного освобождения, если получится.

Я вгляделся в его лицо.

– Зачем мы об этом говорим? Единственная причина – твоя очередная попытка ткнуть меня носом в грязь. Потому что это единственный вред, который ты можешь сейчас причинить мне.

– Ты ни черта не понял. – Грим затряс наручниками, цепи на них зазвенели. – Сейчас я с большим удовольствием двинул бы тебе в физиономию, если б мог.

Парк в окрестностях университета красив и в декабре. А вот Южный корпус оставляет ощущение замаскированной психбольницы. Это девятиэтажное здание, неопределенного, точно застиранного, бледно-голубого оттенка. Я поднимаюсь ко входу в большой компании студентов, пребывающих, судя по всему, в одинаково мрачном настроении. Коридоры поражают тишиной. Молодые люди с тяжелыми рюкзаками встречают меня подозрительными взглядами. У многих в руках – пластиковые чашки с кофе. Стены завешаны политическими плакатами антифашистской демонстрации, поверх которых красноречивые надписи черной краской: «Левые – свиньи!», «Убирайтесь, коммунистические шлюхи!». Последняя, впрочем, перечеркнута. Над ней начертана другая: «Умрите, нацистские свиньи!»

Институт социологии располагается на девятом этаже Южного корпуса. По пути я покупаю чашку кофе – кажется, лишь для того, чтобы хоть что-то держать в руке. В коридоре института светло и тихо, как в какой-нибудь бюрократической конторе. Двери плотно закрыты, кроме одной, за которой сидит директор института префект Марика Францен.

– Лео Юнкер, полиция, – представляюсь я.

Она оборачивается, в глазах – удивление.