Несколько недель Старков и реформаторы, которые многое поставили на свободу слова, с волнением ожидали, какие последуют шаги, чтобы вынудить его уйти. Ничего не последовало. Горбачев, очевидно, решил не усугублять дело. И все же этот случай убедил советских интеллектуалов, что им необходима законная защита от подобных притязаний, и в результате ими была начата кампания за законодательство, гарантирующее редакторскую независимость от контроля Коммунистической партии.

Хотя Горбачеву и не удалось настоять на своем, он совершенно напрасно создал себе врага. Старков был одним из сильнейших сторонников перестройки и продолжал поддерживать реформы, но он так никогда и не простил Горбачеву попытку уволить его. В 1992 году Старков предупреждай меня: «Если вы поставите гласность в заслугу Горбачеву, вы оскорбите всех нас, кому приходилось воевать с ним, добиваясь гласности. У нас заспиной всегда маячил Центральный Комитет, до самого августа 1991 года. Горбачев не давал нам гласности. Мы взяли ее».

Я спросил, считает ли он, что Горбачев действительно намеревался устранить его или просто хотел его припугнуть. Старков был абсолютно уверен, что Горбачев хотел вышвырнуть его.

– Тогда почему он этого не сделал? – спросил я. – Наверняка ведь смог бы, если настоял на своем.

– Нет, не смог бы, – ответил Старков. – Все изменилось.

Я не стал спрашивать, кто обеспечил эти изменения, поскольку было ясно: поведение Горбачева в 1989 году так подействовало на сознание Старкова, что оно не восприняло бы подобной иронии.

Лидеры Межрегиональной группы депутатов, подстегнутые предстоявшими в республиках выборами и скорой сессией народных депутатов СССР, к тому времени выработали обобщенную платформу Основной политической целью для них стала отмена статьи VI Конституции СССР, дававшей законное основание для руководства Коммунистической партии государственными структурами. Те, кто были членами Коммунистической партии (практически все, за исключением Андрея Сахарова), настаивали также на изменении устава партии, с тем чтобы позволить создание фракций. Что касается экономики, то группа выступала против попыток правительства Рыжкова сохранить централизованный контроль, доказывая необходимость передачи ответственности за управление самим предприятиям, властям на местах и республикам, делая исключение для немногих секторов народного хозяйства, имеющих решающее значение для страны в целом. В дополнение они настаивали на поправках к конституции и законодательству, которые позволили бы фермерам владеть землей, а предпринимателям заниматься бизнесом. Многие считали, что Советский Союз должен стать конфедерацией, в которой находящийся в Москве Центр обладал бы только той властью, какую ему добровольно делегировали республики.

Горбачев противился всем этим новшествам либо оттого, что был неспособен добиться одобрения Политбюро (в случае со статьей VI), либо оттого, что искренне считал их плохими (частную собственность на землю, например). Споры особенно разгорелись на второй сессии Съезда народных депутатов в декабре. Тактика, использованная Горбачевым для ухода от всестороннего обсуждения этих коренных вопросов, убедила многих реформаторов, что Горбачев больше заинтересован в сохранении собственного положения как главы Коммунистической партии, чем в проведении реформ, которые сам же начал.

Самым показательным оказалось противоборство, имевшее место 12 декабря, на второй день Съезда, когда Андрей Сахаров предложил изменить повестку дня, внеся в нее обсуждение вопросов о земле и владении собственностью, о предприятиях, а также статье VI – тех положений Конституции, которые сдерживали перестройку. Съезд, убеждал Сахаров, должен, сняв конституционные запреты, расчистить путь Верховному Совету для принятия необходимых законов поданным вопросам.

Горбачев, который председательствовал на заседании, воспринял выступление с крайним раздражением и согнал Сахарова с трибуны, не дав ему времени обосновать свое предложение. Тут же Горбачев поставил на голосование предложение внести эти вопросы в повестку дня, и оно оказалось отвергнуто, но не подавляющим большинством. Поддержи Горбачев это предложение, оно бы с легкостью прошло, однако им овладело такое же упрямство, какое он проявил на первой сессии.

Сцена глумления Горбачева над Сахаровым, когда последний пытался внести бесконечно разумное предложение, была показана в тот вечер по национальному телевидению, Реформистские интеллектуалы почувствовали себя оскорбленными: для них реакция Горбачева была типичной для провинциального партийного босса (каковым, разумеется, Горбачев и был на протяжении большей части своей карьеры) и никак не вязалась с обликом национального лидера, настроенного на перемены в стране.

Два дня спустя, когда Андрей Сахаров тихо умер во сне, многие его друзья были убеждены, что грубое отношение Горбачева на Съезде способствовало ставшему смертельным для Сахарова сердечному приступу.

Отказ Съезда включить предложения Сахарова в повестку дня не помешал спорам по некоторым вопросам. Касаясь статьи VI, Горбачев убеждал решить данный вопрос, когда будет подготовлен проект новой конституции, и указал, что однопартийная система сложилась без соответствующей статьи в Конституции и не может быть устранена простой отменой конституционного положения.

Другие вопросы были тесно связаны с правительственным планом поэтапного перехода к «рыночным отношениям», представленным Съезду премьер-министром Рыжковым 13 декабря. Предусматривался постепенный переход в два этапа продолжительностью по три года каждый – все по плану, тщательно составленному в Москве.

Против рыжковского централизованного постепенства выступил Гавриил Попов, бывший по-прежнему редактором ведущего экономического журнала в стране и ставший сопредседателем Межрегиональной группы депутатов.

Попов напомнил, что рыночная система не может вводиться «по кусочкам», поскольку один сегмент народного хозяйства зависит и зависим от других. Стартером не завести автомобильный двигатель, если отсутствует карбюратор, а значит и необходимые институты рынка должны вводиться одновременно. По выкладкам Попова, требовалось принятие пяти законов: о собственности, о земле, о предприятии, об экономической независимости республик и местном самоуправлении, – именно тех, о которых вел речь Сахаров, и Попов выразил сожаление по поводу отказа обсудить их на сессии Съезда.

Съезд, однако, подавляющим большинством голосов одобрил правительственный план и отверг требования предоставить большую экономическую независимость республикам. Многие депутаты разъезжались с этой сессии по домам разочарованными. Украинец Петро Паланчук, директор техникума в Киеве, с горечью говорил в интервью местной радиостанции:

«На черта такой союз, когда республика вкалывает во всю, а Центр все себе загребает, заставляя ее на коленях клянчить у Центра то одно, то другое?.. Нам нужно сломать командно-административную систему немедленно. Мы должны отделаться от практики, из-за которой наша республика вкалывала во всю, а в конце 95 процентов продукции ушло в Центр и всего пять процентов остались здесь».

Весть о том, что умер Андрей Сахаров, застала нас с Ребеккой в Брюсселе, куда я отправился на совещание американских послов в Европе. Государственный департамент запрашивал, считаю ли я, что президенту Бушу следует направить своего специального представителя на похороны. Я ответил, что по протоколу специальное представительство не требуется, однако оно будет абсолютно уместно и наделе политически желательно. «Будет ли обижен Горбачев?» – спросили меня. Скорее всего, ответил я, он предпочел бы, чтобы никакой высокопоставленный представитель не направлялся, но я считаю, что отношение Горбачева не самый важный фактор для принятия решения. Важно то, что Сахаров сделался не только глашатаем прав человека и демократии в Советском Союзе, но и воистину символом демократических перемен.

Я надеялся, что президент Буш назовет деятеля высокого ранга или своего близкого сотрудника, который будет представлять его на похоронах. Сахаров, думал я, достоин этой почести за то, что он собою представлял, а вовсе не по соображениям формального протокола. Если оказание почести Сахарову доставит неудобство Горбачеву, это будет достойно сожаления, но еще и благотворно, ибо, если и он ищет признательности всего мира, то ему следует серьезнее, чем так, как он это делал до сих пор, отнестись к делу, которое отстаивал Сахаров. Особое отношение к похоронам Сахарова позволит тактично довести эту мысль до сознания Горбачева.