– Почему? – в один голос запротестовали Джордж и Уоллес.

– Потому что он – черный! – Клио надоело кружить вокруг да около, и она решила назвать вещи своими именами.

– Как можно?! При чем тут это? Совсем сошла с ума! Здравомыслящие члены совета были готовы чуть ли не линчевать ее, а она над ними явно насмехалась.

– Почему вы голосуете за членство Генри Льюиса в клубе? – остановила она их порыв.

– Потому, что он достойный человек, зарабатывающий деньги честным трудом и платящий налоги.

– А я не выношу негров, и везде, где только возможно, я избегаю общества черномазых.

От ее грубого высказывания члены заседания взорвались, словно праздничные шутихи, и так же быстро угасли, украдкой посматривая на Гейл, насколько точно она запечатлеет в протоколе его неосторожно оброненные слова.

Гейл в этой ситуации чувствовала себя хозяйкой положения и вся обратилась в слух.

– Не могу поверить, что слышу подобное в этих стенах. – Джордж опустил голову и спрятал лицо в ладонях.

Клио вскинула голову, и ее длинная черная грива взметнулась.

– Ради бога, не изображайте возмущение. Вы все не меньше, чем я, не желаете, чтобы черномазый стал членом нашего клуба.

– Расовая принадлежность Генри вполне может вызвать некоторый дискомфорт, – признал Джек Ван Фюрст, председатель приемной комиссии, охлаждая страсти.

От этого пожилого человека с тронутой благородной сединой пышной шевелюрой исходили флюиды шарма, он был невозмутим и хладнокровен, как истинный дипломат. Несмотря на изнуряющую жару, Джек выглядел на удивление свежим, и даже стрелки на его льняных брюках были безупречны.

– Но я не думаю, – продолжил он, – что кто-либо из нас хочет затевать здесь неуместную и бесполезную дискуссию.

– Неуместную? Вы так это называете? – вскинулся Джордж. – С более постыдными предрассудками я еще не сталкивался. Возможно, для вас это будет откровением, но не все состоятельные люди обязательно принадлежат к белой расе и вдобавок протестантского вероисповедания. Давно уже назрела необходимость расширить рамки нашего клуба.

– Давайте не отвлекаться на глобальные проблемы, – остановил его председатель. – У нас лишь один вопрос, который требует обсуждения, – прием Генри и Луизы Льюис в клуб. Все остальное вне компетенции нашей комиссии.

– Конфликт по поводу Генри – лишь пример того, до чего мы докатились с нашим глупым, высокомерным изоляционизмом. Мы отвергаем всех, кто хоть сколько-нибудь не похож на нас. Мы тупо не признаем существования иных миров, хотя их, между прочим, создал тот же господь, что и нас.

Выслушав эту тираду Джорджа, Уоллес согласно кивнул. Даже Гейл, которая сознательно сторонилась всякой политики, понимала, насколько узок круг тех, чей социальный статус позволял им удостоиться чести быть принятыми в клуб «Фейр-Лаун», и как это неперспективно для будущего клуба. Редко, но случалось, что она испытывала угрызения совести, когда отказывали в приеме людям, лично ей симпатичным и весьма, с ее точки зрения, достойным.

А все лишь якобы из-за того, что они заняты в индустрии развлечения, что, как она знала, служило фиговым листком, прикрывающим ради приличия истинную причину отказа, а именно тот факт, что эти люди были евреями. Впрочем, Гейл искренне старалась убедить себя, что какие-то перемены все-таки происходят в последнее десятилетие. Несколько отпрысков католиков во втором поколении посещали занятия в детской теннисной школе. Одну азиатку, бывшую фотомодель, вышедшую замуж за члена клуба, тоже допустили в святая святых. Разве это не прогресс?

Совесть Гейл успокаивало еще и то, что список членов клуба вполне соответствовал демографическому состоянию данного района. Саутгемптон, расположенный в девяноста милях от Нью-Йорка, давно стал резиденцией воротил с Уолл-стрит и их семей. Большей частью они селились на территории, окружающей клуб на пространстве в несколько квадратных миль между южным отрезком шоссе Монтаук и Атлантическим побережьем.