— Совершенно не слушается руля.
Беззвучно добавляет пару слов, но если расшифровать по губам, то Смолин в превеликом шоке.
Егор мрачнеет и расстроенно опускает глаза. Он как книга открытая. Платон послушно возвращается к Акуле. Фанат почему-то именно меня просит сделать фотографию. Видимо, считается, что девушки лучше фоткают?
— Давайте. — Тянусь к его телефону.
— Можно на ваш айфон, а вы потом мне перешлете?
— Ладно. — Иду за ним.
Мужчины встают у синей машины, которая даже с выключенным движком выглядит мощно и агрессивно. Я подхожу ближе, ловлю ракурс. Тошнота волнует. Она перекликается с головокружением. Смолин-старший совсем меня затыркал, я ежесекундно ожидаю гадости, поэтому так и реагирую. Организм протестует против его присутствия. Не надо было мне ехать.
Платон улыбается — я делаю кадр. Потом еще один, и еще.
Фанат кладет руку на плечо Смолину, и тот, прищурившись, позволяет.
Я делаю еще один кадр. Платон смотрит не в камеру, а на меня.
Глава 15
Короче, это был эпик фейл.
У меня чуть подрагивают пальцы, во рту пересохло. Нужно кому-то рассказать, получить поддержку. Или взорвусь!
Смолин-старший прокатился без разрешения на ауди. Воспользовался тем, что по документам хозяином пока еще был его личный фанат.
Все еще заряженный после своих тестов, прокатился он так, что я думала, она не выживет. Потом хлопнул дверью излишне громко и направился ко мне. Чтобы выдать какую-то гадость. Сто процентов.
Я была предельно возмущена его самодеятельностью, а еще растеряна. Чувствовала себя некомфортно. Егор, к несчастью, как сквозь землю провалился.
Платон открыл рот. Хотела сказать ему: «Не смей больше никогда так ездить на моей машине. Вообще прикасаться к ней». Вместо этого получилось:
— Непривычно видеть вас без мамы. Или она где-то поблизости? Людмила Михайловна, ау! — Я начала демонстративно озираться.
Всю неделю она приходила к нам в обеденный перерыв, чтобы похитить Платона на два часа. Мамина корзиночка охотно похищался, потом, правда, отыгрывался на мне.
Смолин закрыл рот и как будто немного покраснел. Однако не удалось рассмотреть его реакцию как следует и насладиться ею. Он зло прищурился, оставив на мне несуществующие, но вполне осязаемые ожоги, и сообщил: