Раздражение смывает уже настоящим стыдом. Маме непросто, и она борется. Она молодец.

Что подумает Москва — пофиг. Просто пофиг. Не имеет значения. Она вообще скоро уберется отсюда. Платить больше я не могу при всем желании, денег нет вообще, а на столь жалкие гроши ей физически не выжить.

— Нисколько. Я потому и спросил, что будто нет побочек.

Мама кивает:

— Мне спокойно на них. Легко-легко, хочется общаться, дружить. Наверное, это перебор. Не со всеми нужно дружить.

Мы заходим в лифт, спускаемся вниз. Она вздыхает, и я приобнимаю ее тепло. Мама улыбается:

— Так-то лучше. Заедешь сегодня?

— Пока не знаю. Еду ведь ты привезла, повода нет, — шучу.

— Заберу сейчас обратно.

Я усмехаюсь.

— Ты помнишь, что никакого алкоголя? Нельзя мешать с таблетками. Даже глоток вина.

Она качает головой.

— Давай не будем меняться местами, в нашей команде я мать, а ты сын. Не наоборот. И ничто в мире этого не изменит.

— Давай не будем. Но тогда отвечай за свои слова.

Она смотрит на меня ласково, треплет быстро по щеке. Уворачиваюсь, двери разъезжаются, и мы выходим.

— Последние три года я пила только ликер, так будет и впредь. Когда ты мне его вернешь, сама покупать не буду. Я всего лишь один раз сорвалась, не волнуйся, Платон. Мама просто сорвалась, она в порядке.

— Хорошо.

Пока пьем кофе, обсуждаем поход к наркологу. Развод с отцом и смерть Федора сильно ударили, намного больше, чем я думал поначалу. Она топила печаль в слезах, потом в алкашке. Реабилитация, завязка. Более-менее спокойные годы. На прошлой неделе не сдержалась, но тут мы не стали тянуть, приняли меры незамедлительно.

— Я думаю вернуться на работу, — говорит мама напоследок.

— Да ладно? Вот это новости. Супер.